Знание-сила, 2000 № 11 (881)

«Общее чувство жизни», лежашее в основе всех смысловых и формальных изменений, чувство экзистенциальное и определяется в конечном счете отношением к Абсолюту. История европейского XX века – история тот, как человек честно пытался жить без Абсолюта. Вначале он подставлял на Его место иные вещи (сразу без Него не получалось – структура сознания не позволяла): коммунизм, грядущее счастье всего человечества. Третий рейх… А вот к последним десятилетиям века Зияющая дыра в структуре сознания европейцев, из которого был вырван (ими самими) Бог, «как бы» изгладилась. У раны затянулись края. Она как будто стала зарастать: диким мясом различных псевдообразований. Это не означает конца культурного кризиса («кризис» – «разделение», то есть глубокие структурные изменения), но переход его в новую фазу.

«Кризис цельности» привел нас к пониманию того, что культура – это вовсе никакое не «разнообразие», а То, Что все это разнообразие держит вместе и позволяет ему быть. Это его, разнообразия, глубинное единство.

Мир в XX веке остывал от Божьего присутствия. Какое-то время (оно пришлось на середину века) казалось, что можно жить без Бога точно так же, как с Ним, что все структуры сохраняются: зачем солнце, когда и так светло? Последние десятилетия века – следующий шаг: стало казаться, что жить можно и в темноте, что кроме темноты ничего и нет, а «свет» – это гнилушки в темноте фосфоресцируют. Разве что еще электрические фонари (сиречь культурные конструкты). Что до Солнца, Его никогда и не было. (Речь идет именно об общекулыурном чувстве, которое в интеллектуальных концепциях, имеющих хождение, лишь уточняется.)

Конец века – это испытание темнотой.

Мир остыл; и теперь Бог – Условие существования мира – может лишь ворваться в него (возможно, мы на грани нового Пришествия), то есть путем своего рода насилия разрушая привычное. Это будет травматичным.

С другой стороны, XX век может быть рассмотрен как начальная, самая первая стадия одного очень большого открытия, которое стало возможным только в результате христианского динамизма. Это – открытие (в том числе и на интеллектуальном уровне, но не только) несоразмерности, несоизмеримости Бога и человека, Божественного и человеческого. В нашем веке это хорошо понял и одним из самых беспощадных образов выразил Кафка – человек иудейской традиции с ее безусловным чувством Божества, погруженный в специфические условия христианской истории. Многие природные христиане – привыкшие к антропоморфным о Нем представлениям – в тех же условиях сочли более удобным и естественным для себя отказаться от религии вообще, перенеся все те смыслы, которые казались им нужными, в человека. А те, что были сочтены ненужными, оставили за порогом.

А вот Кафка понял. Он дал почувствовать своим собратьям по исторической судьбе, европейцам, что жизнь самым адекватным образом можно описать только как парадокс, как загадку, которая не имеет разрешения: потому что то, на чем (Тот, на Ком) она основана и держится, несоразмерно и недоступно человеку. Европейцы и сами это чувствовали, поэтому Кафка и стал одним из главных писателей века.

Вначале это открытие приняло форму бунта, затем – дезориентированности. Собственно, оно заняло весь век: вначале в переживании, затем и на вполне рациональном уровне, что и породило все разнообразие интеллектуальных «мод» и тяготений столетия. Уже давно налажены формы интеллектуальной жизни с учетом этого. С другой стороны, можно ожидать и нового возврата, нового витка религиозного сознания, и не в форме всем будто бы удобного, безразмерного «экуменизма», а в новых, в том числе крайне неожиданных, шокирующих формах.

Вся история европейского XX века – по сути дела, религиозная история. То, что она приняла по видимости совсем не религиозные и даже противоречащие этому формы, следует, в свою очередь, из парадоксального, динамического устройства самого христианства, «выталкивающих» его механизмов. Она наводит на мысль о неустранимое™ того измерения человеческого существования, которое в европейском словоупотреблении называется религиозным – именно потому, что европейское развитие этого века изо всех сил постаралось его элиминировать. Результаты этого развития показали, что происходит с культурой, когда это измерение из нее изымается.

Мартин Бубер в свое время говорил о «затмении Бога». Мы бы предпочли говорить о Его закате – и о начавшейся, и уже давно идущей ночи.

Но ведь ночь на то и ночь, что после нее наступает утро.

РОССИЙСКИЙ КУРЬЕР

Татьяна Панова

«В Кремле произошла встреча…»