Знание-сила, 2002 № 02 (896)

Не означают ли они, что механизм русской культуры на протяжении как минимум последних ста лет работает исключительно в режиме самовоспроизводства, причем и это обеспечивается только катастрофическими способами?

Если так, то семьдесят с лишним лет коммунистической власти в России предстают лишь частным проявлением гораздо более обширного по времени и гораздо более сложного по своему существу кризиса русской культурной модели. Прощание с «реальным социализмом» происходит у нас столь болезненно именно потому, что, в отличие от стран Восточной Европы, он представлял собой в первую очередь специфически российский культурный (а не экономический, политический, идеологический) феномен, то есть вполне закономерный результат развития или видоизменения национальной культурной модели. Тогда наш нынешний кризис суть кризис культурный, чем и определяется его болезненность.

Чтобы понять его природу, нам, как требует культурология, надлежит исследовать свойственные данной культуре механизмы мифологической рефлексии. «Мифологической рефлексией» я называю процесс остранения мифа, превращение его в объект пристального всматривания, напряженного разглядывания. Далеко не всегда это процесс интеллектуальный, аналитический. Цель мифологической рефлексии – присвоить или отторгнуть миф, что в конце концов определяется не логикой и аналитическими упражнениями.

Миф о мифе о Сталине

Разумеется, совсем не все наши соотечественники испытывают потребность в какой бы то ни было рефлексии наличной мифологии. Можно выделить даже группу с четко очерченным ядром и очень размытыми границами, агрессивно противостоящую любым попыткам остранения мифа, чем бы эти попытки не мотивировались. Это – так называемые сталинисты, хотя сам по себе термин крайне неточен. Многие из «сталинистов» отнюдь не питают сильной любви к Сталину, но считают нужным защищать его от нападок, поскольку для них изменение официальных оценок Сталина и его эпохи означает ломку привычных мифологических представлений о времени-пространстве, причинности, доблести и воздаянии за нее и так далее.

«Сталинизм» современного российского человека в значительной степени есть реакция на атрофию мифотворческих способностей общества, на болезненный процесс демифологизации культуры – грозные симптомы ее деградации и смерти. «Сталинистов» можно уподобить последним язычникам, которые забираются в горы или пустыни для совершения своих (просится: кровавых) обрядов, долженствуюших поддержать угасающий миропорядок. Не таков ли по своей сути и Дон Кихот? Всегда обнаруживается какое-то количество людей, не находящих пристойной альтернативы умирающему мифу и предпочитающих умереть вместе с ним.

Наиболее раннюю по времени возникновения разновидность рефлексии советской мифологии я обозначаю как вариант «Огонек-Мемориал», по названиям широко читаемого на исходе перестройки журнала и достаточно известного добровольного правозащитного и историко-просветительского общества. Идея, сформулированная публицистами группы «Огонек-Мемориал», предельно проста: дискредитировавшей себя сталинской мифологии должна быть противопоставлена «истина», то есть правда – о событиях, по преимуществу, сталинской эпохи. Результатом всей операции предполагается «снятие» сталинского мифа, что окончательно исцелит общественное сознание.

Вообще у всей антисталинской кампании как минимум два совершенно разнородных мотива. Первый сводится к сложным «кремлевским играм», детали которых неясны да и не слишком интересны для нашей темы. Второй прямо связан со специфическими фобиями советской интеллигенции. Как это ни парадоксально, в деклассированном советском обществе именно специфические фобии консолидировали некоторые социальные группы. Такого рода фобией для советской интеллигенции стала «сталинобоязнь». В шестидесятые – семидесятые годы негативное отношение человека к Сталину во многом обеспечивало ему статус интеллигента. Снятие фобии означало для интеллигенции самоочищение, долгожданное обретение профессионального группового статуса, возможность выхода на новый уровень компромисса с властями. Можно было заранее предсказать, что первая фраза, произнесенная советским интеллигентом после вынужденного многолетнего молчания, будет выглядеть именно так: «Сталин был злодеем».

Может ли информация сокрушить миф