Знание-сила, 2002 № 02 (896)

Близким Е.М. Лифшица тоже казалось, что Ландау – при всем их каждодневном общении – не отвечает ему взаимностью. Особое недоумение вызывало то, что Ландау не пытался способствовать избранию своего друга в Академию наук или даже, как говорили, высказывался против этого (избрали его уже после автокатастрофы). Однажды жена Е.М. Лифшица, Зинаида Ивановна Горобец, спросила его, так ли это на самом деле. Евгений Михайлович – обычно сдержанный и всегда бережно относящийся к жене – ответил жестко: «Мне выпало огромное счастье – быть рядом с Ландау и работать вместе с ним! Все остальное не имеет никакого значения!».

А теперь послушаем, как Е.М. Лифшиц рассказывал о своем учителе.

Ландау – ученый, учитель, человек.

Из лекции Е.М. Лифшица в Японии в 1984году

Начну с того, что Льва Давидовича Ландау никто не называл «Лев Давидович». И никто не называл его «Ландау». Практически все коллеги и друзья звали его «Дау». Для тех, кто знает французский язык, и даже для тех, кто не знает его, расскажу, как сам Ландау объяснял происхождение своего прозвища. Оно происходит из написания его фамилии в виде Landau = Lane Dau, что в переводе с французского означает «Осел Дау». Отсюда ясно, по меньшей мере, что Дау был веселым человеком.

Он родился в 1908 году в центре нефтяной промышленности – Баку, его отец был инженером-нефтяником, а мать – врачом. Способности его проявились очень рано – в 14 лет он поступил в университет. Он шутил, что не может припомнить возраста, когда не мог квантовать и интегрировать. В 19 лет он окончил Ленинградский университет и занимался столь интенсивно, что формулы ему даже снились по ночам.

Я много раз слышал от Дау рассказ о том, как его взволновали первые работы Шредингера и Гейзенберга, провозгласившие новый век – век квантовой механики. Другой очень важный момент в биографии Дау - поездка в Копенгаген, в Институт теоретической физики Нильса Бора. Там он провел полтора года и с тех пор считал себя учеником Бора.

Говоря о квантовой механике с ее принципом неопределенности и о кривизне пространства-времени в общей теории относительности, Дау обычно подчеркивал, что величайшее достижение человеческого гения заключается в том, что человек может понять то, что он уже не в состоянии представить себе. Все, что рассматривала физика XIX столетия, было вполне представимым. Это касается и многого в современной физике. Но когда речь идет о принципе неопределенности или кривизне пространства-времени, то такие вещи понять можно, а представить нельзя. Кстати, и предложенная им формулировка принципов сверхпроводимости или сверхтекучести, согласно которой жидкость может одновременно совершать не связанные друг с другом движения, также является чем-то таким, что можно понять, но нельзя представить.

В юности Дау был очень застенчив, ему было трудно общаться с другими людьми, особенно с красивыми девушками. Тогда это было для него одной из самых трудных проблем. По его словам, временами – в состоянии крайнего отчаяния – он даже думал о самоубийстве.

Вместе с тем он отличался сильной самодисциплиной и чувством ответственности перед собой. Это помогло ему стать человеком, полностью владевшим собой в любых обстоятельствах, и к тому же веселым человеком.

Фотографии запечатлели Ландау за работой – полулежащим на диване. У него и не было письменного стола. В институте у Ландау не было кабине* та. Сотрудники теоретического отдела занимали несколько комнат, а для него специальной комнаты не было. Было, правда, любимое кресло. Вот на фотографии, он сидит в кресле, улыбаясь. Я почти не могу представить его не улыбающимся во время работы.

Трудно рассказать обо всем, что сделал Ландау в науке. Нет ни одного раздела теоретической физики, в который бы он не внес крупный вклад. В наш век специализации и его ученики разошлись по разным направлениям. Ландау объединял всех своим невероятным интересом ко всему, что рождалось в физике. Он мог обсуждать по существу любую физическую проблему.

В собрании трудов Ландау около ста статей – по современным понятиям не слишком много, но Ландау очень тщательно отбирал то, что, по его мнению, следовало публиковать. По выражению американского физика Мермина, «Собрание трудов Ландау возбуждает чувства, подобные тем, которые вызывает полное собрание пьес Вильяма Шекспира или Кехелевский каталог сочинений Моцарта. Безмерность совершенного одним человеком кажется невероятной».

Исключительно критический ум Ландау делал обсуждение с ним любой проблемы очень интересным. Разговаривать с ним было непросто, так как он всегда стремился вникнуть в суть дела, все понять и высказать свое мнение. Он ничего не говорил просто из вежливости. Переубедить его было трудно, но если это удавалось, то затем он первый признавал результат и его пропагандировал.