Знание-сила, 2006 № 06 (948)

Сейчас в русской мысли — засилье "культуры": обилие разговоров о духовности, православии, призвании, миссии... Мы повязали себя обязательностью норм поведения и сознания, задаванием границ и образцов. При этом, по существу, мы и не пытаемся мыслить самостоятельно. Озираясь то на "Восток", то на "Запад", мы берем чужой образец, ставший прошлым. Мы не живем настоящим — не творим событий в собственной, настоящей жизни. В итоге философии как бы и нет.

Россия, "русский дух", "русская идея" — не предмет философии. М.К. Мамардашвили не зря говорил, что в России был один самостоятельный философ — Чаадаев. Остальные — идеологи.

Нет философов, а есть иные фигуры, иные культурные персонажи, которые отрабатывали иные культурные практики.

Спросим себя: какой национальности были Адам и Гамлет? Иисус Христос? Дон Кихот? Это — не национальные герои. Они — герои общечеловеческой культуры, носители метафизической проблематики. Это метафизические герои всемирной истории, авторы событий, которые не имеют национальных границ. Какой национальности "человек желания" у М. Фуко или "человек страдания" у С. Кьеркегора? На каком языке говорит человек с Богом? Может ли язык спасения и исцеления быть языком немецким или русским?

В экзистенциальной ситуации онтологического самоопределения, в которой, собственно, и рождается феномен философствования, человек говорит не на русском или французском языке. Он вообще немеет и теряет дар речи, ища подпорки для понимания своей ситуации.

Гамлет не был датчанином, а Христос не был евреем. Точнее, они были ими по первому рождению. Но мы их знаем и помним не по национальности. А вот Обломов или Евгений Онегин — сугубо русские культурные типы. Они говорят на русском, они понятны русскому читателю.

Есть, правда, открытые культурные герои. Это — пушкинский Моцарт, его же Медный всадник. Пиковая Дама, Герман: за ними стоят метафизические сюжеты, подобные сюжетам Гамлета и Дон Кихота.

В России философия с самого начала воспринималась как служанка, принятая на работу для обслуживания чьих-то интересов: для обсуждения социальных, культурных, национальных проблем. Она была орудием в идеологической борьбе. А посему и главной проблематикой ее было вопрошание о том, что есть русская идея, соборность, православие... Русский философ постоянно выяснял отношения с властью, с Богом, с оппонентом. Только не с самим собой. Как самостоятельная, самоценная область авторского мышления философия в большинстве своем не воспринималась.

Поэтому в русской философии нет ни опыта медитаций наедине с собой, как у Декарта, ни опыта построения из самой себя рефлексивной системы критической философии, как у Канта, ни опыта феноменологических редукций, как у Гуссерля.

Единственный пример авторского мышления Чаадаева до сих пор не превзойден. Он даже не создал традиции.

Философия, отмечал тот же Пятигорский, не вырастает из почвы, из культуры, будь последняя сколь угодно развита. Философия — случай, прецедент. Она случается в лице конкретного философа.

Так и с историей.

Русский Гамлет

Самые плодотворные ответы на вопросы об исторических путях России могут быть, кажется, найдены не в рамках национального, экономического, культурного дискурса, а в форме личного самоопределения человека в русской культуре.

Из наших современников это, на мой взгляд, удавалось сделать историку и философу Михаилу Гефтеру.

Историю привычно обсуждать в категориях конкретных примеров, событий, войн, подвигов, великих личностей, выстраивая по их поводу конструкты и концепты. У Гефтера эмпирического материала почти нет. Нет ни теоретических построений, ни исторических героев. Есть один герой - сам Гефтер. Точнее, его мысль.

Он выстраивает фактически главный смысл истории: историю собственной мысли. Но не той mentalite, которой были заняты в школе Анналов, не структур повседневности и коллективного сознания, а сознания сугубо частного человека. Проза Гефтера — экзистенциальные записки, биография идеи. Рефлексивное путешествие по лабиринту сети культуры.

Ближе всего к этому опыту в русской традиции стоит опыт Чаадаева. (Постоянные у Гефтера отсылки к чаадаевским контекстам, явные и скрытые цитаты из него — вполне осознанный ход.) Если брать метафизические сюжеты, то это — путь Гамлета.

Именно в истории частного сознания рождается возможность выбора: в одиночестве, "поверх барьеров". Поверх голов, поверх "тех и этих лет". Движение к осуществлению личного выбора и есть история: поиск идеи Бога, в ходе которого изменяется сам человек — субъект поиска.

Такой поиск, разумеется, идет в жанре вопрошания. Гефтер, спотыкаясь, на ощупь ищет адекватную культурную форму российского самоопределения, пытается обрести собственную субъектность, понимая, что все до сих пор найденные формы идентичности — пиджаки с чужого плеча.