Знание-сила, 2006 № 06 (948)

Гамлет не был датчанином, а Христос не был евреем. Точнее, они были ими по первому рождению. Но их знаем и помним не по национальности. А вот Обломов или Евгений Онегин — сугубо русские культурные типы. Они говорят на русском, они понятны русскому читателю.

И Гамлет, и Чаадаев, и Гефтер — вопрошатели, ищущие и не находящие ответа. Ведь вопрос звучит особый: не "как устроено бытие", не "как жить", а "быть или не быть", и "что значит быть"? Это вопрос поиска начала.

С него начинается и первое письмо Чаадаева. Сам Чаадаев — воплощение вопроса о том, что значит заново начать свою историю? Не повторить, а именно начать заново, не имея ее готовой. Будущего нет, но именно нам (мне!) предстоит его начать собственным усилием.

Гефтер настаивает: история начинается не там, где некое событие уходит в прошлое. Прошедшего может быть много, но это еще не создает истории. У России много прошедшего, но своей истории нет: она лишь может начаться в будущем. История начинается с самоопределения, с рождения своего субъекта, своего героя. Именно этого у России долгое время не было. Она все искала своего культурного героя и никак не находила.

Не поэтому ли всякий раз заново она ставила онтологический вопрос о новом начале? Она застряла на перепутье.

Если же искать своего культурного героя — не Гамлет ли это? Случайно ли этот герой постоянно всплывает в поиске русскими своей культурной идентичности?

Отношение Гефгера к Гамлету очень осознанное и личное. Он признавался, что был околдован шекспировским текстом, который побуждал искать отгадку проблемы Гамлета. Слабого и бессильного Гамлета для него не существовало. Гамлет рождается в силе — лишь потому он и задается онтологическим вопросом. И враг Гамлета — не Клавдий, а Отец-призрак, вымогатель клятвы. Гамлет стал заложником клятвы верности, он запутался в обете верности, попав тем самым в тюрьму души. Он пытается вырваться из пут чужого слова — и попадает в ситуацию раздвоенности: он одновременно слуга и бич Бога и Времени.

В такой ситуации онтологической, экзистенциальной раздвоенности и может рождаться реальное вопрошание о новом начале. И в ней же — безвременье: история никак не начнется, время никак не побежит. Гамлет все время находится в "нулевой" ситуации — наедине с Миром. По Гефтеру, это — аналог исторической ситуации России.

Гефтер так и пишет: "... в первых вопрошателях — Россия. Начала спрашивать в XIX веке, не кончила в XX веке. Вопрошатели спотыкались и гибли, а вопрос выжил. Разветвился судьбами, окреп плотью, словом, усугубился смыслами..." "Это ад одиночности среди человечества, которого нет. Ад внутренней речи вслух... Это мир прерванного Бытия; время, вышедшее из своих суставов. Это вопрошание о том, быть ли Человеку в человеке и Времени — в простом времени? Отказ от простой человечности ради рождения человеческого в человеке.

Быть России или не быть России?..."

В такой ситуации постоянного вопрошания Россия становится даже не страной, а страной стран, моделью мира миров. Мы — кентавр отроду, наследники разных начал. Мы долгое время были и остаемся полигоном, на котором человечество отрабатывает свои проекты. Россия — мир в мире, существованием своим запрашивающий человечество: быть ли ему или не быть.

Именно "нулевость" ситуации задает принципиальную возможность разных векторов дальнейшего движения. Никто не знает, куда плыть России, куда идти Гамлету. Есть принципиальная открытость, возможность всякого пути. Так оспаривается единственность исторического движения европейского типа. Так Россия-Гамлет поставила под вопрос западную версию "процесса". Держава-чудище не укладывается в эту схему.

Поэтому история начинается каждый раз заново. Она не может быть ни воспроизведением чужих образцов, ни реализацией заданной идеи. История — поиск ответа на онтологический вопрос о начале, она всякий раз начинается с попадания в "нулевую" ситуацию и нового исторического самоопределения.

История — разворачивание и становление субъекта истории в его действии здесь-и-теперь. Содержание ее целиком зависит от того, как субъект определит себя в "нулевой" ситуации вопрошания о начале.

Из данности история превращается в открытую проблему. Способна ли Россия стать субъектом истории?

Готовых вариантов нет. Это именно "нулевая" ситуация: выбор в принципиальной неизвестности.

Но чтобы осуществить эту практику самоопределения, необходимы средства. Русскому Гамлету не хватает средств. Рот закрыт, немеет язык. И он прибегает к метафорам и символам.

То же самое делает Гефтер. Он не может адекватно, научно и ясно описать свою ситуацию самоопределения. И он вспоминает детство. Себя - мальчика, стоящего на балконе; состояние, которое он тогда переживал.