Знание-сила, 2006 № 07 (949)

Наделенный многочисленными талантами, Савва Мамонтов сумел создать в Абрамцеве особую ауру. Лучше всего сказал об атмосфере знаменитой усадьбы философ Павел Флоренский, не раз гостивший здесь: "Абрамцево прежде всего есть духовная идея, которая неуничтожаема... Если будет жива идея Абрамцева, не все погибло".

Входишь в комнату и словно попадаешь внутрь знаменитого полотна: та же расписная тарелка на стене, в углу игрушка-гренадер, с ней так любили играть дети Мамонтовых. Печка, облицованная врубелевскими изразцами. Если бы придумали специальную единицу измерения, что-нибудь вроде "плотность гения на квадратный метр", то в Абрамцеве такой показатель превзошел бы все мыслимые пределы: Репин и Серов, Врубель и Коровин, Нестеров и Поленов, бретья Васнецовы, скульптор Антокольский, Шаляпин, Ермолова, Станиславский.. Список можно продолжать и продолжать. Здесь написаны картины, составляющие золотой фонд русской живописи.

СВОЕ ЧУЖОЕ

Ольга Балла

Путь Христа — тоже иудейский

Вопросы в поисках ответов

В начале декабря 2005 года Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства проводил в Москве 1Н научную конференцию из цикла "История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы". На сей раз она была посвящена предмету столь же обширному, сколь мало проясненному: русско-еврейской культуре.

Однако что такое — "русско-еврейская культура"? Плод совместного культурного творчества русских и евреев? Но кого и по каким критериям относить и к тем и к другим? Еврейская культура на русском языке? А как тогда быть с "несловесными" областями культуры — музыкой, архитектурой, живописью? Культура евреев в России? Но в какой мере можно говорить о ней после массового исхода из черты оседлости, ассимиляции, холокоста, фактической утраты идиша как языка повседневной жизни?

Ждать окончательных ответов на эти вопросы было бы преждевременно: проблемы русско-еврейского культурного взаимодействия удостоились в России активного научного обсуждения едва ли не впервые. Но важно, что исследователи уже начали ставить такие вопросы, и еще важнее, что их взялись рассматривать совместно ученые разных специальностей.

Обсуждение этих вопросов собрало вместе историков, филологов и искусствоведов из разных стран: из России и Белоруссии. Литвы и Эстонии, Венгрии и Польши, США и Великобритании, Франции и даже из Новой Зеландии. Основное внимание досталось культурным событиям рубежа XIX—XX веков и первых десятилетий XX века. То были годы стремительного становления еврейской культуры в качестве активного участника общеевропейского культурного процесса, освоения ею новых языков — в прямом смысле тоже: одним из языков ее литературы и мысли — наряду с идишем, ивритом и, в меньшей степени, немецким — как раз тоща становился русский. В то время как идиш и иврит оставались внутренними языками еврейского мира, русский осваивался как язык универсальности, всемирности — все более единственный: долгое время эту роль для российских евреев выполнял немецкий, но уже к концу XIX века он стал уступать место русскому.

Российские евреи, обретая национальное самосознание в принятом тогда общеевропейском смысле, переходили от "параллельного" сосуществования со своим окружением ко все более активному взаимодействию с ним — чтобы затем, после революции 1917 года, перейти к интенсивному смешению с ним.

Симптоматично, что это время интенсивного движения обеих культур навстречу друг другу оказалось и эпохой активного юдофобского мифотворчества в русской культуре. Тотальный интерес к "еврейскому вопросу" стал существенной частью русского интеллектуального пейзажа того времени, и последствия — увы — живы и по сей день.

Люди перехода

Событиям предыдущего рубежа веков мы обязаны существованием Михаила Гершензона, Льва Шестова, Осипа Мандельштама, Исаака Бабеля, Эдуарда Бафицкого, Ильи Ильфа и многих других писателей и мыслителей как фактов русской культуры, без которых она сегодня немыслима. (Пастернака не упоминаю, это еврейская судьба совсем другого типа — по сути, даже и не еврейская. Родившись и выросши в русской культурной и языковой среде, он всегда чувствовал себя носителем исключительно русских смыслов и никогда не интересовался культурой, языком, жизнью своих предков — скорее даже отталкивался от этого. Русский изначально был для него языком универсальности, тогда как все еврейское оставалось принадлежностью замкнутого в себе и тем самым будто бы косного, архаичного, заведомо и непреодолимо ограниченного мира.)