Знание-сила, 2006 № 07 (949)

В многосоставной, полиэтничной России еврейство было, пожалуй, самым большим инокультурным анклавом, при этом наименее "проницаемым" и чрезвычайно автономным. Вплоть до революции 1917 года оно оставалось посреди русского общества параллельным миром, жившим в собственном времени. Это была даже не провинция, а именно параллельный мир со своими центрами, своими точками отсчета. Так, Витебск или Бобруйск — для России в целом глубочайшая провинция — были средоточиями напряженной, сложной жизни, практически не известной за ее пределами, но вполне осведомленной о своем русском контексте. (Об этом на конференции можно было услышать в докладе Константина Бурмистрова (ИФ РАН), говорившем о крупнейших еврейских мыслителях, живших в Бобруйске: р. Шмуэле Александрове (1865 —1941) и р. Аврааме Ицхаке Куке (1865 —1935) и о том, как они воспринимали философию Владимира Соловьева. Вообще, считает Бурмистров, между русской и иудейской мыслью эпохи, которую мы называем Серебряным веком, можно заметить явные параллели.)

Ситуация не изменилась и сегодня: те, у кого нет уж совсем никаких оснований относить себя к евреям, не только почти ничего обо всем этом не знают, но почти этим и не интересуются.

Ученым до цельной картины тоже еще далеко. Несомненно одно: еврейская культура после многолетнего перерыва в исследованиях (и чрезмерной идеологизированности этой темы — которая, хочется верить, тоже позади) заявлена как полноценный участник общеевропейских и общемировых культурных процессов. Наконец-то стали обращать серьезное и спокойное исследовательское внимание на то, что еврейская литература, искусство, философия, развиваясь в общеевропейском контексте, по общеевропейским образцам и закономерностям, не просто разделяла с литературами окрестных народов ценности, увлечения, интеллектуальные моды, но участвовала в формировании всего этого активно, многообразно и плодотворно.

Самое, кажется, ценное, что после перерыва в несколько десятилетий еврейской культурой и истерией стали заниматься совершенно академично (академичность — не синоним сухости и занудства, но сугубая противоположность идеологии, пафосу и мифам). Что стало наконец ясно: изучение еврейской истории и культуры — не внутриеврейское дело, а то, что способно быть интересным представителям любых других народов, отвечая их личным и исследовательским смыслам и задачам. Что этим можно заниматься без всяких оглядок на собственное происхождение и помимо всяких "филий" и "фобий", заведомо искажающих видение предмета. Немного смешно, что такие очевидные веши становятся предметом открытия, но что ж поделаешь...

И это — первое, о чем тут надо сказать. А вот и второе — что, по видимости, противоречит первому, ибо относится к числу вещей метафизических и соответственно не слишком доказуемых рационально. Об этом — об особенной цельности традиционной еврейской культуры и жизни — говорил в своем выступлении главный раввин России Адольф Шаевич: фундамент всего, что ее составляет — от литературы и театра до одежды и кулинарии — образует религия и корпус ее священных текстов, прежде всего Тора. Еврейский мир, этноконфессиональная замкнутость которого, обращенность исключительно на собственные внутренние смыслы вызывала такое неприятие у Бориса Леонидовича Пастернака (и не у него одного!) — на самом деле вовсе не был замкнут. Он обладал особенной разомкнутостью: не по горизонтали, а по вертикали, вверх, к Абсолюту, с Которым (по крайней мере, в замысле, в задании) соотносилось в традиционной еврейской жизни буквально каждое действие. Этим в известном смысле компенсировалась вынужденная "горизонтальная" замкнутость, в которой евреи веками жили в инокультурном и иноконфессиональном окружении. Но это было еще до рассеяния, еще до Рима, еще до христианства. Это было в иудаизме всегда.

Христианским культурам (как, впрочем, и "постхристианским" — тем, в которых христианская религия, как таковая, уже не образует активного смыслопорождающего центра) привычно видеть в евреях Других, стоило бы даже сказать — "вечных Других". Безусловно, найдутся основания говорить о них как о чужаках посреди христианского мира, рассуждать в свете этого о плодотворности их влияния на "внееврейский" культурный контекст, об их присутствии как постоянном вызове для нееврейского окружения, как источнике беспокойства и нарушения равновесий. У такого дискурса изрядная традиция с обеих сторон. На конференции этому был посвящен любопытный доклад Владимира Кантора (ГУ-ВШЭ) о еврействе в романе И. Эренбурга "Хулио Хуренито". Все — по Эренбургу, — говорят "да" этому миру, и лишь евреи говорят ему "НЕТ" — которое в метафизическом отношении более абсолютно. Метафизическое "НЕТ", — полагал Эренбург, а вслед за ним, вероятно, и докладчик, — смысловая основа еврейской судьбы, духа, культуры. А Евгений Рашковский (ИМЭМО РАН), говоря о "еврейском присутствии в российской философской мысли XX века", назвал спецификой еврейского философствования в России "мышление на разломах": несхожих культурных ареалов, традиций, стилистик...