Знание-сила, 2008 № 11 (977)

По возвращении из Англии семья Шокли поселилась в Пало-Альто, так что после колледжа он автоматически оказался в лос-анджелесском Калифорнийском университете, но, подразобравшись, что к чему, через год перешел в Калтех, Калифорнийский технологический институт, шедший в первых рядах американских вузов по преподаванию новейшей физики и электроники. Год окончания института, 1932-й, совпал с пиком Великой депрессии, работы для двадцатилетнего бакалавра не было, да он и сам мечтал лишь о продолжении образования, тем более, что выиграл одну из благотворительных стипендий. И вот вдвоем с приятелем Ф. Зейтцем (будущим знаменитым физиком-твердотельщиком) на подержанном «Форде» они пересекли гигантский Американский континент (начав с пустыни Нью-Мексико, где едва не стали добычей койотов) и оказались соответственно в Принстонском университете (Зейтц) и в МТИ, Массачусетсском технологическом институте (Шокли). Шел сентябрь 1932 года, борьба Ф.Д. Рузвельта с Г. Гувером за президентское кресло вышла на финишную прямую, взбудораженный электорат обсуждал лишь предстоящее голосование, но два юных путешественника были поглощены совсем другим.

Это были поворотные годы в истории американской «большой» науки. В ХХ век янки вошли как изобретатели лампы накаливания, телефона, фонографа, электронной лампы, европейские профессора отдавали должное «этим талантливым инженерам», но «высокую» физику считали исключительно своей вотчиной — за первую четверть века лишь однажды Нобелевскую премию отдали американцу А. Майкельсону, прославившемуся точным измерением скорости света, но, во-первых, свой интерферометр он соорудил, работая у Гельмгольца в Берлине, а, во-вторых, отметили его «за создание высокоточных оптических приборов», то есть все-таки за инженерию.

В 1920-е годы ситуация меняется, имена американцев все чаще звучат в среде физиков, но по-прежнему продолжает работать принцип «богу — богово», «кесарю — кесарево». Позднее один из журналистов, связав воедино Нобелевских лауреатов 1921-го, 1929-го и 1937 года, охарактеризовал это так: «Полумистическую германскую заумь Альберта Эйнштейна француз Луи де Бройль транспонировал во французскую двусмысленность «частица-волна», а прагматичный американец Клинтон Дэвиссон сделал их теоретические изыски зримо осязаемыми».

Слева направо: Уильям Шокли, Джон Бардин (сидит), Уолтер Браттейн

К середине 1930-х годов положение дел в американской физике изменяется в корне — антисемитская истерия Гитлера и Муссолини приводит к тому, что «Европа переезжает в Америку». Теперь студенты и аспиранты могут вживую видеть А. Зоммерфельда, В. Паули, Э. Ферми, Ю. Вигнера, Ф. Блоха, Р. Пайерлса, слушать их лекции, задавать вопросы, дискутировать. По Принстону запросто бродит Эйнштейн, конечно, уже наступила глубокая «осень патриарха», все в прошлом, но ведь — Эйнштейн! Неожиданно обнаруживается, что американские «мальчики» по способности восприятия тонкостей квантовой механики ничуть не уступают европейским профессорам. Но различие в подходе, причем принципиальное, остается: в то время как Эйнштейн, Бор, Шредингер, Гейзенберг погружаются в горячие споры о философских аспектах уравнений квантовой механики, американские физики используют эти уравнения как инструмент для расчета деталей поведения и свойств сложных атомов, молекул, кристаллов. Их цель — дойти до числа, до патентной заявки.

Взгляд со стороны. В авторской тональности слышится ирония по отношению к «европейским профессорам» — с этим не следует соглашаться. Разумеется, в решении конкретной задачи, пусть сложной и с неоднозначной концовкой, как в случае создания атомной бомбы, американская модель предпочтительнее, еще резче — единственно стоящая. Но прагматизм, возведенный в ранг господствующей парадигмы, означает конец фундаментальной науки, то есть конец науки как таковой.