Знание-сила, 2009 № 04 (982)

— Никто не может сказать, сколько было таких «двоемыслящих», поскольку вторая мысль никак не проявлялась. Я полагаю, таких было очень немного.

— А жертвы раскулачивания? Это же миллионы…

— Многие из них были просто убиты, добрались до города, и там укоренились немногие. Но вообще вы правы: память о раскулачивании жива в детях и внуках, это было огромным потрясением. Столько откликов, как на серию «Исторических хроник», посвященную раскулачиванию, я, по-моему, не получал. Самых неожиданных. Позвонил человек, с которым я когда-то учился, знал лет тридцать, но последние годы не виделся; говорит: спасибо, я тебе никогда не говорил, но у меня дед был раскулачен. Позвонил совсем другой человек, богатый, деловой, холодный — и тот же самый текст: спасибо, у меня дед.

Что же до репрессированных, их детей и внуков — их гораздо меньше, чем мы думаем. Скажем так: детей тех, кто репрессировал, гораздо больше. Они еще и в орденах, генералы, прошедшие войну, и практически все они молятся на Сталина.

— Но если у тебя отец — палач, ты не можешь этого не знать, какие бы там у него ни были ордена. А если их спросить, как это сделал немецкий журналист Сикхорский, собрав интервью у детей бывших нацистов: как вам живется?

— Нельзя требовать от детей, чтобы они назвали своего отца палачом и преступником.

— Сикхорский этого не требовал. Он вообще ничего не требовал, он только спрашивал, как вам живется. Получилась потрясающая книга. У нас не получилось бы никакой. Почему? Потому что за нацистские преступления полагалась юридическая ответственность?

— И поэтому. И еще потому, что Германия проиграла войну. Немцы считают, что в этой национальной трагедии были виноваты именно нацисты. А у нас не было национальной катастрофы, потому что мы войну выиграли. То, что было до войны, большинство наших сограждан национальной катастрофой не считали и не считают. О раскулачивании помнит гораздо меньше людей, чем тех, кто вообще не имеет об этом представления. Не было такого национального унижения, как у немцев. То, что мы не проиграли войну, гораздо важнее.

В глазах огромного большинства наших сограждан сталинский режим и сталинская система управления не потерпели поражения. При Сталине нас боялись, нас уважали, и мы выиграли войну. Значит, это символ победы. Сталин — наша слава боевая.

Недавно я видел на нашем канале дебаты вокруг имени Ивана Грозного. Это историческая предтеча Сталина, недаром Сталин его обожал даже больше, чем Петра I. Петр I был западник, и Сталин не мог ему это простить. А вот Иван Грозный был — как надо. Сажал и убивал маловато, но мыслил в правильном направлении. И в дискуссии звучала совершенно сталинистская интерпретация этого царства и самого царя. Жесткий? А какие были времена?! А Варфоломеевская ночь?! Разве меньше народа погубили? Да больше! Великий правитель, великий государь!

— Все завязано на суперценности государства?

— Конечно. Это вековая привычка ставить государство на несколько голов выше личности. Имперское сознание. Выдающаяся страна — это выдающаяся империя, а не страна, в которой хорошо живут люди. Это огромный великодержавный комплекс, который сейчас особенно опасен, потому что после обвала и ухода в небытие СССР он чрезвычайно обострился.

— А как получилось, что имперское победило коммунистическое?

— Потому что коммунизм уже давно никому не интересен. Пустословие. Также никому не интересен Ленин. А Сталин — это имперское наполнение идеологии. Никому не интересен интернационализм, зато интересен патриотизм. Сталин это вовремя понял.

— Именно эти ценности лезут изнутри?

— Тут встречное движение. Имперские ценности, конечно, лезут изнутри. Это уже генетическое, многими поколениями пронесено. А власть, с одной стороны, идет навстречу, с другой — сама так считает. Народ и партия едины.

— И отсюда учебник Филиппова с лучшим менеджером всех времен и народов?

— Министр образования Фурсенко мужественно пришел на последнюю конференцию по сталинизму, зная, что будут вопросы по поводу этого учебника. Он сказал: господа, вы не представляете себе, какое на нас оказывалось давление в пользу более определенной просталинской линии. Его спрашивают: с чьей стороны? И убийственный ответ: со стороны вузовских преподавателей.