В обществе две основные позиции по отношению ко всему, что с нами происходит и должно происходить. Одна: есть цивилизационный проект — можно назвать его христианским, можно — западным, который оправдал себя исторически, и нет никаких оснований нам от него прятаться и бегать в противоположную сторону. И другая: не тем будь помянут великий Тютчев, умом Россию не понять, и нам нужно идти своим путем. Каким, никто не знает, но обязательно своим. И соответственно, если весь мир надевает штаны так, как он их надевает, то нам надо их надевать через голову.
Опросы общественного мнения показывают, что второй точки зрения придерживаются более 60 процентов населения. И эту позицию соответственно они опрокидывают в прошлое, там ищут поддержку; поэтому — Иван Грозный, поэтому — Сталин. Мне кажется, в данном случае достаточно чистый результат.
— Им кажется, что хотят. Естественно, если их на машине времени перенести в сталинские времена, они взвоют в тот же день, даже без ареста и ГУЛАГа. Достаточно коммунальной квартиры с одним сортиром на 40 человек — им уже мало не покажется, потому что от этого отвыкли, этого не ожидают. И тысячи повседневных мелочей, которых вообще не было в магазинах, — как это?! Так не бывает. В брежневском времени им бы тоже мало не показалось: серая, глухая и нищая жизнь. Поэтому если показать эту реальность в натуральную величину…
— Повседневность показать трудно. Даже если про нее рассказывать специально и очень подробно, народ взвизгнет и не поверит. Про все это забыли даже люди, которые жили в этой реальности. Эмоционально забыли. Они вам будут вспоминать: да, жили в коммуналке — хорошее было время. А как дружили! Как выпивали на кухне! А сосед дядя Вася на баяне играл. А соседи за детишками присматривали. Хорошо жили, очень хорошо. Потому что молодые были, здоровые, вода была мокрее, солнце горячее.
— Они не поверят. Это как показать Освенцим: народ ужаснется, кто-то в обморок упадет — а на следующий день забудется. Защита здоровой человеческой психики такие впечатления отсеивает, потому что с этим трудно жить. Хотя вы правы: показывать это надо.
Я помню свою первую загранпоездку не то в 83-м, не то в 84-м году в Чехословакию по туристической визе. С группой разнообразного состава. Среди прочих — три-четыре учителя московских школ, дамы средних лет. Не историки, не гуманитарные учителя. Нас повезли в концлагерь Терезина недалеко от Праги. Детский концлагерь. Туда шли — улыбались. А там — детские рисунки, фотографии. Одной из учительниц стало плохо. Не ожидали. Песню о бухенвальдском набате пели — а не ожидали. Не знаю, запоминается ли такое впечатление на всю жизнь…
— Что значит «можно»? Теоретически — да; практически — нужна четко выраженная политическая воля. Причем выраженная ясно, недвусмысленно, категорично. Не выступление президента со словами «хорошо бы», а прямой приказ. Жесткий, и выполнение которого тщательно контролировалось бы. Уверяю вас, среди школьных учителей будет итальянская забастовка по этому поводу.
— Их немного. Уверяю вас, большинство будет против этого. Вы ломаете детскую психику, зачем это детям, вы занимаетесь очернительством нашей истории, мы должны приучать детей к патриотизму, приучать их гордиться нашей историей. А власть никогда такого приказа не даст. Просто потому, что это не нужно, это слишком сильный психологический эффект, разобьет народ, кто-то будет думать так, кто-то иначе.
— Я бы сказал — реализме. Зачем? Есть страны, в которых ни нацизм, ни сталинизм невозможны. В Америке тоже кризис, но как бы там ни было тяжело, рядовой избиратель не будет по этому поводу голосовать за авторитарного лидера, который закрутит все гайки, — вариант такого спасения ему не придет в голову. А у нас он приходит в голову первым. Вот поэтому я считаю важным какие-то такие вещи втолковывать. Другое дело — не будем идеалистами, надо реалистически оценивать возможный результат, и время, необходимое, чтобы его добиться.