Знание-сила, 2009 № 04 (982)

Ритм цивилизации ускоряется. Город на рубеже веков — своеобразная коробка переключения передач: территории вытягиваются в пучки скоростных транспортных магистралей, появляются улицы с одной проезжей частью, разрастаются транспортные узлы, откуда люди быстро перебрасываются из одного места в другое. Все это — симптомы «пожирания» пространства временем.

С другого фланга на физическое пространство наступает электроника. Сообщения массовой коммуникации передаются стремительно, как бы игнорируя расстояние и сжимая дистанцию между передатчиком и приемником. Физическому месту не хватает времени, чтобы стать устойчивой картинкой за иллюминатором самолета, скоростного поезда и автомобиля. Пространство не присутствует в передаче электронного сообщения. Отпадает много причин для знакомства с ландшафтом из тех, что были у наших предков. «В век абсолютной скорости света, — пишет современный французский мыслитель Поль Вирильо[4], — нет больше необходимости для кого-нибудь совершать путешествие, поскольку этот кто-то уже прибыл».

Нарушается симметрия между временем и пространством. Время больше не опосредуется пространством, поскольку само пространство из протяженного становится мгновенным. Но «вечное настоящее» светящихся экранов, о котором говорят теоретики и критики постмодернизма — совсем не то, что, скажем, гегелевская вечность, обретаемая духом в абсолютном самосозерцании. Оказывается, что понятия вечности, настоящего, мгновения довольно условны и зависят от культурного контекста.

Антропологическая суть революции времени — не в том, что электронное сообщение переносится из одного конца земного шара в другой за считанные доли секунды, а в том, что минимальная психологическая размерность времени оказывается гораздо больше единицы технического быстродействия. Когда-то реакции, действия, ощущения человека, осознания личностью своих состояний были самыми быстрыми мерами культуры. Сейчас положение кардинально изменилось.

Резкую смену масштаба, в котором человек определяет себя, я бы назвал эффектом Гулливера. Герой романа Джонатана Свифта из страны лилипутов переносится к великанам, а личность ХХ — начала XXI веков путешествует в обратном направлении. Единица ее самоотсчета, бывшая долгое время на нижней грани или за гранью культурного разрешения, оказалась великански громадной и медленной для новой коммуникации. Что здесь меняется и что остается неизменным?

Есть различие между эффектом Гулливера и тем, что происходит с героиней другого произведения со сдвигающимися размерностями — «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Алиса то увеличивается, то уменьшается. Гулливер остается сам собой, в полном сознании своего неизменного габарита — и у крохотных человечков, и у громадных, и у бессмертных, и среди мудрых лошадей. Обновляется мера — культурный пейзаж вокруг него, к которому рассудительный англичанин приспосабливается.

Темпорально-смысловой прототип личности не может измениться радикально и быстро — это означало бы разрушение единства человечества. Да, Гулливер в конце концов изменил представление о норме, но постепенно, сравнивая миры разных масштабов. В распоряжении человека любой эпохи — не одна, а много шкал для определения себя. Они по-разному удалены от ядра нашего «Я», причем приоритетные средства разметки внутреннего мира достаточно инерционны — они, так сказать, культурно «пожилые». А техника не ждет, пока психика человека адаптируется к ее новинкам. Она создает шкалы и размерности, ошеломительные для людей, начинавших жить в иных темпах и ритмах. Она воздвигает вокруг них непривычный мир.

Человеческое тело давно перестало быть коллективной мерой силы, расстояния, скорости передвижения, человеческий глаз — яркости, цветоразличения, ухо — громкости, мысль — переработки информации. А постсовременная цивилизация в целом обгоняет своего создателя и пользователя. Ее шаг быстрее индивидуальной человеческой жизни. События свершаются раньше, чем человек может их осмыслить и даже заметить. Всемирная история становится вещью-в-себе.