Знание-сила, 2009 № 06 (984)

«Журнализм, в лучшем своем выражении, есть другой, нежели научный анализ, способ говорить правду о мире вокруг нас», — писал бывший в то время главным редактором журнала NATURE Джон Мэддокс (после выхода на пенсию, сэр Джон: королева Елизавета сделала его лордом — в Англии умеют ценить талант пишущего и думающего человека). Он имел в виду журналиста вообще, мы же интересуемся частностью — научной журналистикой. В нашем деле говорить правду — то есть просто повторять без искажений то, что сказали ученые, — недостаточно. Научный журналист должен сделать эту правду понятной, интересной, увлекательной и остающейся в памяти человека с улицы. Это не противоречит принятому разделению пишущих для газет и журналов профессионалов на три группы: репортеры собирают факты, журналисты сообщают о том, что говорят об этих фактах другие люди, писатели рассказывают о том, что думают по поводу этих фактов они сами. В случае научных журналистов и писателей, пишущих о науке, разница лишь в том, что факты эти всегда имеют отношение к ученым и тому, чем они заняты.

А теперь — в последний уж раз, еще одна цитата из Макса Перуца, нобелевского лауреата по химии: «Воображение играет первую скрипку и в научных и в художнических творениях, но в то время как художник подвластен лишь ограничением, наложенным на него самим собой и культурой, в которой он живет, из-за плеча ученого всегда заглядывают на его деяния коллеги и сама Природа. Перефразируя Уинстона Черчилля (тоже, кстати, получившего Нобелевскую премию, но по литературе, за свои мемуары. — К.Л.): «В науке вам не обязательно быть вежливым, достаточно просто быть правым». По отношению к научному журналисту такое утверждение неверно: как мы уже выяснили ранее, ему необходимо быть и правым и вежливым, то есть быть точным с позиций науки и понятным с позиций читателей.

Чтобы научить чему-либо человеческое существо или, скажем, робота, идут двумя путями. Первый состоит в том, чтобы направить на человека или умную машину бесконечный поток простых, элементарных сведений в расчете, что в какой-то момент будет осознана связь между ними. Другими словами, начнется процесс мышления. Второй способ — сначала научить мыслить в надежде, что все необходимые детали и подробности смогут быть найдены и осознаны человеком или роботом самостоятельно. Единственный путь, который я могу предложить — а по моему убеждению, он и вообще единственно разумный — это второй способ. Все, что сказано до сих пор, и все, что мне еще предстоит сказать, никого не сделает научным журналистом. Но слова мои могут указать доселе скрытую дорогу к этому.

Когда вы покупаете стиральную машину, к ней прилагается инструкция — наставление по пользованию ею. Рано или поздно — это зависит от умения читать и понимать написанное — вы полностью овладеете этой нужной в хозяйстве вещью. С автомобилем ситуация несколько более сложная — одной инструкции недостаточно, чтобы стать водителем. Даже если некто прекрасно знает, где находятся педали газа, тормоза и сцепления и как переключать скорости, отсюда вовсе не следует, что он — и тем более она — сможет правильно вести автомобиль в нужном направлении с желаемой скоростью. Кроме того, существуют еще правила дорожного движения, которые мало прочесть и понять, но надо еще научиться применять на практике. Иными словами, одно лишь теоретическое обучение не приведет к получению водительских прав — необходимо действовать самостоятельно, прочувствовать, как машина подчиняется вашим приказам. С компьютером дело обстоит и того сложнее — его требования к нашему интеллекту много выше. Обобщая, можно сказать, что чем сложнее объект, тем меньше шансов, что овладеть им удастся при помощи одних лишь инструкций.

Научная журналистика, будучи соединением двух чрезвычайно сложных подходов к пониманию мира, научного и художественного, является, быть может, самым сложным объектом на земле. Ее задача — воздействовать на людское сознание в той области, где результатов можно добиться только с помощью самых совершенных инструментов и приемов. Наука сама по себе нема — она не способна выразить свои идеи на языке, понятном людям. Искусство же глухо — оно не слышит того, о чем говорят ученые. Мы — между ними, медиаторы, переводчики, толмачи, дефектологи, которые знают, как научить немых говорить, а глухих — слышать. Мы — универсалисты, а этому нельзя научить, этого можно достичь лишь непрестанной работой собственной мысли.