Знание-сила, 2009 № 06 (984)

Отчего же так часто приходится слышать, будто наука и искусство суть две совершенно различные вещи? Не разумнее было бы считать, что творческий процесс, присущий им обоим, объединяет науку и искусство в большей мере, нежели объект исследований их разъединяет? Горячие дебаты в поисках ответа на этот с виду простой вопрос были инициированы полвека назад, в 1959 году, знаменитой лекцией «Две культуры и научная революция», прочитанной в Кембридже Чарльзом Перси Сноу, впоследствии лордом Сноу. Он был не слишком удачливым физико-химиком и весьма известным литератором, а кроме того, правительственным экспертом в области научной политики. Но всемирную известность ему принесла именно эта кембриджская лекция, которая с той поры издавалась и переиздавалась бессчетное число раз и до последнего времени входила в список обязательной для ознакомления литературы в более чем 500 университетах по всему миру.

Сноу утверждал, что необычный способ формирования его личности — он говорил о себе «по образованию я ученый, а по призванию — писатель» — дало ему уникальную возможность увидеть истинную картину интеллектуальной жизни в окружающем его мире. С высоты своего особого положения он узрел, что среди образованной части общества нарастает разделение на две взаимно исключающие «культуры», научную и литературную, которые не взаимодействуют одна с другой. Он называл это отсутствие понимания между учеными и беллетристами «полярностью» и полагал, что оба полюса имеют весьма сильные заряды — естественно, противоположные. На положительном полюсе находились ученые и инженеры, обладающие прагматическим подходом к миру, которые, как говорил Чарльз Сноу, «в костях своих несут будущее». На отрицательном полюсе собрались историки, философы, литераторы, все так называемые гуманитарии, а также художники, музыканты, артисты, в том числе, естественно, и научные журналисты, — все, кого Сноу называл «интеллектуалами от литературы» и обвинял в декадансе, то есть в упадочничестве, смотрении в прошлое и стремлении вести лодку общественной жизни против течения времени.

Самый известный пассаж из знаменитой лекции Чарльза Сноу характеризует его «свойственную лишь двоякодышащим амфибиям способность перебираться из физических лабораторий Кембриджа в литературные салоны Челси», как выразился по этому поводу Грэхем Бернетт, еще один, в добавление к упомянутому ранее Гюнтеру Стенту, известный историк науки. Вот эти ставшие знаменитыми слова Сноу: «Множество раз я находился в обществе людей, которые по стандартам традиционной культуры были высоко образованными и которые с немалым удовольствием рассуждали о безграмотности ученых в вопросах литературы и искусства. Раз или два меня спровоцировали задать вопрос всем членам компании: мог ли кто-либо из них изложить второй закон термодинамики? Ответ был весьма холодным, он был также отрицательным. В то же время я спрашивал о том, что было научным эквивалентом вопроса: Читали ли вы что-нибудь, написанное Шекспиром?»

Ирония истории — в данном случае это, скорее, просто ирония жизни — состоит в том, что пример, приведенный Сноу, работает против него. Второй закон термодинамики гласит: при сохранении постоянной величины энергии энтропия, то есть мера беспорядка, в замкнутой вселенной постоянно возрастает. Иными словами, энергия стремится рассеиваться, и в результате с неизбежностью во вселенной наступает максимум энтропии, так называемая «тепловая смерть», когда все объекты имеют одну и ту же температуру, а так как их очень много, а энергии мало, то температура эта вынужденно очень низкая. Когда эта новая научная идея была осознана многими грамотными людьми, это явилось ударом для прогрессистов. «Популярные журналы в словах и рисунках описывали последние часы нашей цивилизации, дрожащей под ледяным дождем остывающей Солнечной системы; вопрос, который задавали себе древние, — погибнет ли наш мир в огне или в потопе, был снят научным фактом: он погибнет под толщей льда. То самое упадочничество, что Сноу подметил в моральных фибрах гуманитарной культуры и ставил ей в вину, как оказалось, невозможно полностью понять без обращения к истории его любимого второго закона термодинамики». Это еще одна ремарка Грэхема Бернетта.