Знание-сила, 2009 № 11 (989)

Но здесь писатель столкнулся с противоречием, продиктованным самим жанром эпического произведения. Об этой метаморфозе издавна писали литературные критики: эпический герой не может вписаться в систему представлений и ценностей нового времени. У него было иное, рожденное еще в древней греческой литературе предназначение. Он герой, герой сверхположительный, бросающий дерзкий вызов судьбе, року, обстоятельствам, одержимый заветной целью. В своем необузданном стремлении к преодолению он творит много такого, что не может быть принято людьми нового времени. Но этот образ — вне критики и осуждения. Эпическое на моральные «мелочи» внимания не обращает — важна храбрость, сила, широта, поступки невиданные, нечеловеческие, от которых у читателя-слушателя должна кровь стынуть в жилах.

У Гоголя все это органически воплотилось в Тарасе Бульбе с его размахом и удалью дикой натуры. Таково и окружение полковника, горячо любимое им товарищество. Гоголь не стремится приукрасить запорожцев — храбрость соседствует с жестокостью, страшными картинами осады городов, разорением католических монастырей, еврейскими погромами, поголовным уничтожением жителей польских селений. «Не уважали казаки чернобровых панянок, белогрудых, светлооких девиц; у самых алтарей не могли спастись они: зажигал их Тарас вместе с алтарями. Казаки, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя». В историческом плане в описании Гоголя нет преувеличения: источники беспристрастно свидетельствуют о подобных жестокостях и ожесточении, причем взаимном и многократном. К слову сказать, и принадлежность к православию, вопреки утверждению фильма, не всегда спасала от сабель запорожцев: когда гетман Сагайдачный явился в годы Смуты с 10 тысячами запорожцев возвращать трон Рюриковичей королевичу Владиславу, казаки творили страшные жестокости и с единоверцами из Московского государства. Чего стоила одна только осада захолустного городка Михайлова. Упорствующих защитников гетман обещал вырезать до последнего младенца, если они не одумаются и не отворят ворота. Городок устоял, жители отбились, однако в летописи Михайлова осада оставила такую зарубку, что его обитатели до самой революции ходили крестным ходом в память о чудесном избавлении от свирепых хохлачей.

Но для Гоголя историческая основа была скорее декорацией. Он творит по законам эпоса, с многократными повторами и преувеличениями. Его запорожцы сродни персонажам Гомера, подтверждавшими свою силу и храбрость потоками крови, пролитой без вины и с виною. Те же законы, помноженные на любовь писателя к Украине, побуждают его превращать в подлинного богатыря любого селянина, родившегося в тот «грозный век». Стоило ведь только бросить клич, как толпы «лыцарей» пополняли казацкие полки, обращая в бегство польские хоругви и татарские орды. Здесь

Гоголь не столь историчен, как в описании действий запорожцев: питаться народными соками вовсе не значит делать из каждого крестьянина богатыря-сечевика. Зато он точен в жанре — все, к чему прикасается его перо, наделяется духом героизма, мифологизируется и поэтизируется: казачество в лице запорожцев превращается в «необыкновенное явление русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед».

«Тарас Бульба» стал «Илиадой» с «идеологией» православия и патриотизма. Но, повторимся, «идеология» не была целью для писателя. Это лишь средство ее достижения — палитра с сочными красками для создания эпического полотна. В фильме же все получилось наоборот — вопреки утверждению создателей: «Наш фильм — это эпос, героическая драма из жизни южной части русского народа». Эпос стал средством, а идеология превратилась в цель.

Как такое могло случиться?

Представляется, что подобное было отчасти неизбежно. И не стоит сетовать на «неподготовленность» массового зрителя, отвыкшего от эпических лент. Таковы стереотипы современного восприятия с вполне определенной шкалой ценностей, превращающей идеологию в самодовлеющую вещь первого плана.