— Миш, давай я скажу открытым текстом: здесь началась ревербация[21]
клойдов, сильнейшая причем. Я без тебя никак не обойдусь, пойми. Я в городе совершенно один, к кому мне еще обратиться? С меня пиво! Нет, с меня коньяк!Тут он угадал, подлец. Коньяк был бы кстати. Я почесал затылок, пощипал себя за мочку уха. Мокнуть не хотелось. Опять эти клойды… С тех пор, как Константин закончил дипломатическое отделение МГИМО, а потом неожиданно увлекся геологией и несколько лет проторчал на буровых сначала в Африке, потом в Полинезии, потом еще черте где, клойды стали его основной профессией. А заодно, видимо, хобби, призванием и семьей. Правительство дало какой-то секретный, невероятно мутный грант, на который Коська три года просто мотался по миру, потом купил квартиру в Питере (и на какие шиши — ну не на грант же?) и начал пропадать совсем уже в неизвестном направлении. Мы плотно, весело и как-то обоюдоостро дружили со средней школы, не терялись и в студенчестве, но в статусе клойдера Коська быстро отдалился от меня — от всех нас — и появлялся наскоками, то с победными, но все равно непонятными, новостями, то пришибленный и молчаливый, но опять же неразгаданный. Предугадать, каким он прибудет в следующий раз и когда, было невозможно. Ташка, которая весь выпускной класс целовалась с Коськой, обиделась на него на первом курсе и чуть не женила на себе уже на третьем, окончательно бросив на защите диплома — она считала, что клойды испортили характер нашего общего друга. Я дипломатично отмалчивался, поскольку характер самой Ташки тоже вызывал во мне противоречивые чувства. Собственно, я и сам чуть не женился на ней четыре года назад, и эту историю у меня нет никакого желания рассказывать. Тем более, что Коська, скорее всего, ничего об этом не знал.
— Ага, — мрачно произнес я, обреченно цыкая зубом, — клойды, значит. Так, ну говори, где встретимся, я уже одеваюсь.
Из одежды на мне были видавшие виды семейники и черная китайская майка с масками пекинской оперы, деликатно прохудившаяся спереди — в незаметной черной прорехе одиноко торчал грудной волосок. Я тут же вспомнил, что футболку из Пекина привез мне именно Костя, и стало немного стыдно за свою такую сытую, домашнюю лень.
— Здорово! — радостно засипел Коська, — ты меня натурально спасаешь, чувак! Подбегай прямо к парадному крыльцу администрации, здесь кое-какой народ, а я с краешку прилип, аккурат под колоннами. Да, и это, Мишка, будь так добр, захвати свои стихи!
— Стихи? — тупо переспросил я, — ты сказал «стихи»?
— Да-да, тетрадку свою возьми, школьную, — нетерпеливо подтвердил Коська, — ну ты же не станешь уверять меня, что выбросил ее? Ведь сохранил, а?
Я сохранил. Но как он вообще вспомнил про нее?
— Слушай, Кость… Ладно, я пришлепаю к тебе по дождю, во имя Великого Космоса и твоей квадратной башки — но стихи-то тебе на кой ляд?!
Присказка про Великий Космос была нашим фирменным сакральным паролем, без которого не затевалась ни одна школьная афера.
— Послушай меня, чувак, просто возьми тетрадку, — умоляюще и страдальчески заскрипел Костя, — долго объяснять, ей богу. Нужно позарез! Тебе же не трудно, ну?
— Жди, — зло бросил я и повесил трубку. Понимая отчетливо, что чай ускользает от меня, я все же запихал за щеку жесткий и шершавый бутерброд, натянул джинсы и ветровку, отыскал в дальнем углу вещевого ящика пожилые, скрученные в тугой засушенный узел чистые носки. Тетрадку со стихами предусмотрительно вставил в полиэтиленовый файлик, который по совместительству должен был выполнять роль зонта. Хлопнул дверью, понял, что оставил ключи на зеркале, вернулся. Постоял секунду перед волшебной поверхностью: лицо помятое и небритое, глаза с красными прожилками и бегают, оправа на очках местами облупилась. Неумолимо приближалось тридцатипятилетие. Ну что ж, некоторые в моем возрасте уже лысеют.
Я не стал вызывать лифт и пошлепал кедами вниз по бетонным ступенькам, знакомясь по пути с шедеврами нецензурного граффити и образчиками неудачного гадания на картофельной шелухе и конфетных обертках.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
В наш последний раз я встретил Костю в автобусе. Обычном рейсовом, отчаянно забитом «Икарусе», где меня прижали к щелям «гармошки» трое дурно пахнущих гастарбайтера и крашеная тетка необъятной толщины. Я ехал в офис пить растворимый кофе и флиртовать с бухгалтершами, с возможными вариациями на поедание пиццы и обсуждение диагноза моей машины, которая не то чтобы умерла, но уважать себя уже понемногу заставляла.