Знатная полонянка

– А ты, значит, на своём решила настоять? – покачал головой Всеволод.

– Это потому, что твой конюший мне все лошадей тихих подсовывал, спокойных, на коих и скакать скучно!

– Зато теперь лежать тебе будет весело. Сама виновата. А перед конюшим я повинюсь. За тебя.

Но Ингрид через Свенку ещё и передала напрасно пострадавшему дворовому расшитый золотом кисет с тремя золотыми монетами.

– Княгиня сожалеет, – сказала Свенка, – и просит принять в подарок.

Конюший кисет взял и передал, что на княгиню обиды не держит. Пусть, мол, побыстрее выздоравливает, он сам научит её, как на норовистых лошадях ездить.

Ингрид слушала, что повествовала ей Свенка, и временами уносилась мыслями куда-нибудь. Например, в то время, когда она сможет бок о бок выезжать с мужем из города, ездить на охоту или в гости. Мало ли…

А то представляла себе, как она, одетая в простой, но удобный сарафан, сидит со Всеволодом на берегу серебристой речки Сыть и ловит рыбу. Ингрид никогда в жизни не ловила рыбу, но один раз видела с удочкой незнакомую девушку, которая несла на кукане связку серебристых рыбешек…

Даже странно, как много интересных вещей было ей прежде недоступно! Да она раньше и не мечтала о чем-нибудь подобном.

В родовом замке, где она провела всё время от рождения до того дня, когда двоюродные братья и дружинники увезли её выдавать замуж в далекую Русь, Ингрид думала о другом. Например, о том, как после похвал, которыми оделяли её учителя, обучавшие Ингрид счету и грамоте, всегда холодные и строгие глаза отца оживятся, потеплеют и он скажет что-нибудь вроде:

– Доченька, я рад, что ты умна и послушна.

Или хотя бы:

– Ингрид, ты порадовала меня.

Но увы, даже редко вспоминавшая о ней мачеха, казалось, была менее холодна, чем родной отец.

Еще она мечтала о маленькой собачке или кошечке – каком-нибудь живом существе, которое ей бы подарили и разрешили у себя оставить. Изредка она была в гостях у своих кузенов и кузин и видела, как те возятся с животными без всяческих запретов…

И вот когда она уже перестала мечтать о чем-нибудь подобном, у неё вдруг это появилось как бы, само собой. И не дома, в Литве, а здесь, на чужой стороне.

В конюшне, которая была теперь и её собственностью, она могла погладить и покормить любую лошадь, какую захочется. Никто не посмел бы прогнать её прочь.

На псарне она могла выбрать себе любого понравившегося щенка и возиться с ним, сколько душе будет угодно.

А недавно, возвратившись с охоты на медведя, отроки подарили ей крошечного медвежонка, которого теперь Ингрид выкармливала молоком и размоченными в нем лепешками…

Коварный перелом застал Ингрид врасплох. Лежать ей сейчас было некогда. Столько дел ждало её на подворье! Она опять вспомнила отцовский замок, где часами могла сидеть без дела, просто глядя в окно. Да и какие у неё могли быть дела?

Здесь же, после того, как она отправила в дружину к мужу его ключника, нужно было самой заниматься хозяйством. Не может же она теперь просить мужа: "Я погорячилась, верни Глину обратно!"

Нужно было срочно найти кого-нибудь толкового, кто на время заменил бы её по хозяйству. Как раз недавно Свенка рассказала, что среди княжеских холопов есть один родом из литовских земель, как и сама княгиня. Такой умный да знающий! Его князь Мстислав – батюшка Всеволода – сыну подарил. Мол, ежели понадобится что-то о северных землях узнать – вот он, готовый толмач. И расскажет, и перетолкует.

Вроде, взяли Литвина – так теперь называла его челядь – в каком-то сражении, где литовцы воевали против русских. Он был так сильно ранен, что врач с трудом вырвал его из объятий смерти. Но, выздоровев, Литвин уже не мог бойко ходить, как прежде, а передвигался, сильно припадая на искалеченную ногу.

Посланная ею Свенка вернулась с мужчиной, в рыжей бороде которого и буйной шевелюре вовсю серебрилась седина. Серые глаза Литвина смотрели проницательно и чуть насмешливо.

Он поклонился лежащей княгине и голосом с хрипотцой сказал:

– Похоже, нам, литовцам, не удается подолгу стоять на русской земле обеими ногами.

– Я сама виновата! – заметила Ингрид.

В словах Литвина ей почудился намек на то, что в их бедах повинны русские, а она не хотела хаять народ, который так доброжелательно принял её.

– Пусть Свенка выйдет! – вдруг проговорил холоп, и княгиня увидела, как под его мохнатыми бровями недобро сверкнули глаза.

Ингрид на мгновение стало страшно, но она тут же и рассердилась на собственный испуг: что позволяет себе дерзкий холоп?!

– Никуда она не выйдет, – холодно сказала княгиня. – И я не позволяю слугам так с собою говорить. Может, ты хочешь отведать плетей? Я прикажу отвести тебя на конюшню.

Желание сделать Литвина ключником исчезло у неё без следа. А ещё она подумала: неужели кто-то из кузенов шепнул ему, что дочь Витольда безмозглая, трусливая овца, так что её можно испугать всего лишь приказным тоном человека, недостойного входить в княжеские палаты!

Она кивнула Свенке, и та села на скамеечку у ложа госпожи.

– Я слушаю тебя, – сухо кивнула она Литвину.

– Но это княгине было угодно позвать меня к себе.