Зоя

Она отвечала на той же ноте.
— Нет, не заблудится.
— Нет, не боится.
И он, наконец, записал в блокноте
последнее слово своё:
                                  «Годится».
Заметил ли он на её лице
играющий отблеск далёкого света?
Ты не ошибся
                      в этом бойце,
секретарь Московского Комитета.

* * *

Отгорели жаркие леса,
под дождём погасли листья клёна.
Осень поднимает в небеса
отсыревшие свои знамёна.
Но они и мокрые горят,
занимаясь с западного края.
Это полыхает не закат,
это длится бой, не угасая.
Осень, осень. Ввек не позабудь
тихий запах сырости и тленья,
выбитый, размытый, ржавый путь,
мокрые дороги отступленья,
и любимый город без огня,
и безлюдных улочек морщины…

Ничего, мы дожили до дня
самой долгожданной годовщины.
И возник из ветра и дождя
смутного, дымящегося века
гордый голос нашего вождя,
утомлённый голос человека.

Длинный фронт — живая полоса

человечьих судеб и металла.
Сквозь твоих орудий голоса
слово невредимым пролетало.
И разноязыкий пёстрый тыл,
зной в Ташкенте, в Шушенском — позёмка.
И повсюду Сталин говорил,
медленно, спокойно и негромко.

Как бы мне надёжнее сберечь
вечера того любую малость?
Как бы мне запомнить эту речь,
чтоб она в крови моей осталась?
Я запомню неотступный взгляд
вставшей в строй московской молодёжи
и мешки арбатских баррикад —
это, в сущности, одно и то же.
Я запомню старого бойца,
ставшего задумчивей и строже,
и сухой огонь его лица —
это, в сущности, одно и то же.
Он сказал:
              — Победа!
                             Будет так.
Я запомню, как мой город ожил,
сразу став и старше и моложе,
первый выстрел наших контратак —
это, в сущности, одно и то же.
Это полновесные слова
невесомым схвачены эфиром.
Это осаждённая Москва
гордо разговаривает с миром.
Дети командиров и бойцов,
бурей разлучённые с отцами,
будто голос собственных отцов,
этот голос слушали сердцами.
Жёны, проводившие мужей,
не заплакавшие на прощанье,
в напряжённой тишине своей
слушали его, как обещанье.

Грозный час.

                  Жестокая пора.
Севастополь. Ночь. Сапун-гора
тяжело забылась после боя.
Длинный гул осеннего прибоя.
Только вдруг взорвались рупора.
Это Сталин говорит с тобою.
Ленинград безлюдный и седой.
Кировская воля в твёрдом взгляде.
Встретившись лицом к лицу с бедой,
Ленинград не молит о пощаде.
Доживёшь?
               Дотерпишь?
                               Достоишь?
Достою, не сдамся!
                             Раскололась
чистая, отчётливая тишь,
и в неё ворвался тот же голос.
Между ленинградскими
домами о фанеру, мрамор и гранит
бился голос сильными крылами.
Это Сталин с нами говорит.
Предстоит ещё страданий много,
но твоя отчизна победит.
Кто сказал:
               «Воздушная тревога!»?
Мы спокойны — Сталин говорит.