Золи

Мы с Золи ждали час, чтобы наполнить бензобак. Дети, идущие в школу, с любопытством разглядывали мотоцикл. Особый восторг вызывал спидометр. Золи поднимала ребят с ранцами за спиной на сиденье и катила мотоцикл, и детям казалось, будто они едут. Они смеялись и хлопали в ладоши, пока их не прогнал служитель бензоколонки.

К вечеру мы доехали до Мартина, серого городка на реке Вах. Нам не удавалось найти себе номер в отеле, пока Золи не показала партбилет. Тогда ей сказали, что есть только одна комната, хоть и с четырьмя кроватями, на верхнем этаже. В таких случаях Золи всегда боялась, что ниже этажом могут оказаться цыгане-мужчины: время от времени она вспоминала дедовские поверья, что можно осквернить мужчину, пройдя над ним. Наконец Золи пригрозила наслать на служителя проклятие, и тогда нам дали номер на первом этаже. Встревоженный служитель удрал и через несколько минут вернулся с ключами. К таким приемам Золи прибегала лишь при крайней необходимости. Она бросила сумку на мягкий матрас, и мы отправились на встречу с местными чиновниками — бывшими священниками, теперь ведавшими вопросами культуры.

Золи всего лишь хотела выступить против прилива, который, как она чувствовала, уже захлестывал ее, но словосочетание «закон семьдесят четыре» уже успело укорениться в языке. Идея заключалась в том, чтобы считать цыган частью общей системы. Золи не соглашалась с такой точкой зрения, но чиновники только улыбались и нервно чертили что-то на корешках гроссбухов.

— Насрать на вас, — сказала Золи и, обхватив голову руками, вышла во дворик перед зданием, в котором происходила встреча. — Может, спеть им, Свон? — она плюнула на землю. — Может, позвенеть монистами?

На местном рынке Золи встретила цыганскую семью, у которой сожгли лесопилку. Двенадцать человек, не считая детей, остались без крова. Она привела их всех в отель и пообещала служителю, что они уйдут рано утром. У того отвисла челюсть, но он все-таки позволил цыганам остаться. В комнате, стремясь соблюсти приличия, я отгородил одну кровать, повесив простыню. Хотел уйти, чтобы в комнате расположились Золи и эта семья, но никто и слышать об этом не желал. Они настояли, чтобы я спал на кровати. Пока я раздевался, женщины и дети хихикали. Под висящей простыней были видны мои лодыжки — они сочли это неприличным.

Потом часть простыни отодвинули, и я наблюдал, как они, собравшись посередине комнаты, говорят на непонятном диалекте. Мне показалось, что речь шла о поджогах.

Проснувшись в предрассветной темноте, я увидел Золи, вылезающую из окна. Все остальные уже ушли. Она вернулась, держа в руках кусок влажной ткани. Я решил, что Золи собирала ею росу. Она зажгла свечу, поставила ее в пепельницу и закрыла от меня ладонью. Потом наклонилась вперед так, что черные волосы свесились, и несколько раз провела по ним тканью. Затем многократно расчесала волосы деревянной расческой, собрала их, заплела в косу — на потолке двигалась ее тень — и скользнула в кровать в дальнем углу комнаты.

Я встал и подошел к ней. Золи неподвижно лежала спиной ко мне. Я видел ее голую шею. Пламя свечи трепетало на сквозняке. Она позволила обнять себя за талию и сказала, что многого ей в жизни не хватало, особенно голоса, доносившегося из-подо льда. Я лег рядом с ней и поцеловал ее волосы. От них пахло травой.

— Выходи за меня, — сказал я.

— Что? — отозвалась она, как бы обращаясь к окну, и это был не вопрос, не восклицание, а что-то далекое и непостижимое.

— Что слышала.

Она обернулась, но смотрела мимо меня.

— Разве мы еще недостаточно потеряли? — сказала она, повернулась и быстро поцеловала меня. Нож гильотины упал в последний раз, и я был, пожалуй, благодарен, что она ждала так долго. Всего лишь одна фраза, но она ударила меня, как топор. Золи провела между нами черту, которую я не мог пересечь.

Она встала и собрала свои вещи. Когда она вышла из комнаты, я ударил по стене кулаком и услышал хруст собственных костяшек.

Она ждала у отеля. Я должен был отвезти ее в другой город. Она чуть улыбнулась при виде моего кулака, замотанного в полотенце, и на мгновение я возненавидел ее и все лишения, которые она принесла в свою собственную жизнь.

— Провези меня через горы, — попросила она. — Страшно и подумать об этих тоннелях.