Золочёные горы

– Сильви! – кричали они. – Dolci, dolci! Сладости!

Я не могла не купить им клубнично-лакричных леденцов и конфеты из патоки. Я раздавала их, а дети цеплялись за меня, как дикие котята. Я рассказывала им истории и пела любимую песню Кусаки «Аллилуйя, я бродяга». Я скучала по родным. Мне доставляла радость такая благотворительность с оттенком миссионерской праведности, как у Инги. Так я могла хоть что-то сделать правильно. Я протянула малышке Кларе лакричную конфету, а ее маме отдала черствый хлеб и экземпляр «Рекорд».

Фрау Брюнер обрадовалась хлебу, но газета ей была ни к чему. Для нее новость – то, что ее муж Густав поймал в силки десять куропаток. Она сидела у огня, на котором поджаривались на вертеле эти маленькие создания.

– В прошлом году ваш папа показать Густаву как делать петлю.

Она держала птичку за обмякшую шею, выдирая перышки и складывая в мешок, чтобы сделать одеяло для малыша. Наступила только первая неделя сентября, но по ночам уже на траве выступала изморозь, и на склонах горы Соприс уже забелел снег.

– Бедняжки, – сказала Дороти на следующей неделе, передав мне еще больше хлеба. – Скоро в этих палатках станет жутко холодно. Как они переживут зиму?

Но наблюдались признаки того, что бастующие не продержатся долго, что стачка завершится провалом, потому что карьер и фабрика продолжали работать без них. Слышались лязг и гудение из цехов, и видно было, как камень спускают вниз на вагонетке.

В «Рекорд» мы написали о политике компании продолжать деятельность:

ЛАГЕРЬ ШТРЕЙКБРЕХЕРОВ

Лагерь штрейкбрехеров открылся в соседнем городке Руби. Там взращивают целый выводок предателей: чернорабочих, надсмотрщиков, неумех, дуболомов, стукачей, ищеек и прочих мерзавцев. Это лишь вопрос времени, когда эти нежелательные элементы попадут по железной дороге в Мунстоун. В Комитет труда поступают постоянно жалобы на то, что компания приманивает этих тупиц обещанием платить 2 доллара в день, а по приезде предлагает всего доллар. Новые рабочие мало что знают про добычу камня и его обработку, и теперь компания поставляет мрамор не такого хорошего качества. Не забывайте: «Сегодня штрейкбрехер – завтра забастовщик».

Штрейкбрехер. Слово царапало, как запекшаяся корка на ране, а мои раны отказывались затягиваться. Джейс Паджетт, по всей видимости, отрекся от данного мне обещания. Отречение казалось заманчивой идеей. Я бы удалилась в монастырь, существуй хоть один без монахинь. Место, где я перестала бы пережевывать мысли о своем романе и сбежала бы от всех этих «пинкертонов» и штрейкбрехеров.

Так называемые команды на замену стали прибывать на третьей неделе стачки, их привозили поездами по ночам. Дэн Керриган пришел в «Рекорд» и сообщил о начавшемся вторжении.

– Кучка иностранцев доставлена из Цинциннати, и еще несколько цветных прибыло из Техаса. Шериф соорудил для них целый охраняемый загон.

– Боулз начнет их обучать, – сказала К. Т. – И отслеживать перебежчиков.

– Среди нас не будет перебежчиков, – с угрозой в голосе произнес Керриган. – Ни один человек не пересечет линию пикета. – Белки его глаз покрылись красными прожилками.

– На этом этапе творятся мерзкие вещи, – заметила К. Т. – В Викторе «пинкертоны» разбили печатные станки. В Криппл-Крик бросили редактора за решетку.

– Им было бы на нас наплевать, если бы мы не печатали… – вмешалась я в разговор.

– Мы будем печатать, – резко обернулась ко мне К. Т. – Ясно?

Ее грубый тон уязвил меня. Я отвернулась к сортировочному лотку и не заметила страха в ее глазах. Вскоре она подошла и положила руку мне на плечо.

– Прошлой весной я не дала ход истории про матушку Джонс, – сказала она. – Подумала, что с новым начальником Паджеттом мы можем достичь определенной гармонии. Но ошиблась. Теперь нужно, чтобы мир узнал о том, что здесь происходит. Моя газета не зря называется «Рекорд»[114]. Я оплачу тебе билет домой в любое время.

– Спасибо, К. Т. Я остаюсь.

«Домой», сказала она. А где был мой дом? Мама писала письма из Ратленда о погоде и ценах на пряжу. Генри устроился на лето работать на склад пиломатериалов. Она не могла удержать Кусаку на одном месте. «Молимся за тебя, – писала она. – Кюре спрашивал, не хочешь ли ты принять в скором времени обет в монастыре Монпелье».