Золотая клетка

Кива дошла до дверей, как раз когда наружу вышла стража: мужчина и женщина в полированной броне явно направлялись на посты. Они с любопытством взглянули на нее, но не остановили. Поэтому она обернулась и спросила:

– Простите, не подскажете, как пройти к Кэл… к принцу Кэлдону?

Стражница подняла бровь, и Кива выругалась про себя, осознав, как двусмысленно выглядит то, что она пришла сюда посреди ночи. Она плотнее сжала плащ и подняла голову, пытаясь силой воли прогнать румянец со щек.

Стражник – его Кива видела на тренировочной площадке – и ухом не повел; оставалось надеяться, что он и свою коллегу удержит от сплетен.

– У принца личные покои, – ответил мужчина и бегло объяснил, как пройти.

Кива поблагодарила его и вошла внутрь. Она поборола любопытство и не зашла осмотреть лазарет, не заглянула ни в одну из множества дверей на своем пути; они, наверное, вели в комнаты офицеров и переговорные, а также в общие казармы для младших чинов.

Добравшись до комнаты Кэлдона, Кива занервничала. Она мялась у двери, разглядывала дерево, собираясь с духом, а потом тихонько постучала. Никто не ответил. Она нахмурилась и постучала погромче.

Кива вдруг со смущением подумала: а вдруг Кэлдон там не один? Вдруг его лучше не отвлекать? Она поморщилась и попятилась, но тут дверь распахнулась, и появился принц в пижамных штанах и мятой расстегнутой рубахе. Он был взъерошен и так щурился на яркий свет в коридоре, что стало ясно: его только что резко разбудили.

Кива кусала губы, опасаясь, что только что дала ему еще один повод сердиться, а ведь он и так уже был зол. Более того: он, кажется, решал, не захлопнуть ли дверь.

– Пожалуйста, – выдавила она. – Мне очень надо с тобой поговорить!

Кэлдон сжал губы, но отстранился, давая ей войти.

Кива проскользнула мимо него и с неподдельным интересом осмотрелась в комнате. Тут не было ничего, кроме кровати, письменного стола, книжного и платяного шкафов, все было очень утилитарно и практично. Никаких картин по стенам, никакого мусора на полу, все строго по своим местам – и ничего, что указывало бы на хозяина. Все это было так не похоже на того Кэлдона, которого знала Кива, что она встревожилась и вместо новых извинений выпалила:

– Почему ты не во дворце живешь?

Кэлдон закрыл дверь и прислонился к ней, скрестив на полуголой груди руки.

– Кива, зачем ты пришла?

На вопрос он не ответил. Что еще хуже, он назвал ее по имени. Не солнышком и не персиком. Она ненавидела эти прозвища – или думала, что ненавидит, – но отдала бы что угодно, чтобы теперь их услышать.

– Можно присесть? – Кива указала на стул у письменного стола.

Кэлдон все стоял у двери.

– Нет.

Кива понимала, что просто не будет, но он даже не пытался облегчить ей задачу.

– Я знаю, что ты сердишься, – примирительно сказала она. – И имеешь право.

– Как великодушно, – без выражения произнес он с равнодушным видом.

Кива поморщилась и напомнила себе, почему же он так зол – и что он злится не только на то, что она его опоила.

«Ты хоть представляешь, каково это, когда дорогой тебе человек пропал и, быть может, оказался в опасности, а ты не знаешь, где его искать?»

Не выдержав его сердитого взгляда, Кива отвела глаза, посмотрела на стол и обнаружила кое-что, чего не заметила сразу – единственный всплеск цвета в очень скудной обстановке.

Это был маленький портрет в рамке – мальчик и девочка, оба с улыбками во весь рот, обнимают друг друга, а за ними стоят мужчина и женщина, с любовью им улыбаясь.

Она подошла ближе, и сердце болезненно сжалось; хотелось взять портрет в руки, но она сдержалась. Но Кива и так поняла, на кого смотрит: это был Кэлдон с семьей, которую еще не разодрало горе.

– Я облажалась, – прошептала она.

Кэлдон удивленно выпрямился.

– Устроила такое. Надо было просто сказать тебе, что мне нужно побыть одной. Прости… – голос сорвался. – Прости, что заставила тебя это пережить.

Она протянула руку к портрету и провела пальцами по краешку рамки.

– Я знаю, каково это, когда у тебя отняли семью, – хрипло сказала Кива. – Какая это пустота, какая боль, какой страх, который навсегда остается с тобой.

У Кэлдона дернулся кадык.

– Знаю, как это, когда остается только тьма, – продолжала Кива, а затем тихо и горько призналась: – Знаю, каково становиться этой тьмой, какая она всепоглощающая. Куда проще спрятаться в ночи, чем бороться за свет.

Боги, она-то знала.

– Еще я знаю, как соблазнительно больше ничего этого не чувствовать, – прошептала Кива. – Закрыться ото всех, чтобы больше никогда не ощущать этой агонии. Я знаю, Кэл. Знаю.

Он расплел руки, в глазах блестели слезы.

– Десять лет назад у меня отняли семью, – так же шепотом продолжала Кива. – Я сегодня поступила неправильно, но скажи честно, разве ты не пошел бы на что угодно, чтобы вновь увидеть родителей?

Удар был ниже пояса, Кива обратила его боль против него самого, но не лгала при этом – не в этот раз.

– Мне правда очень жаль, – тихо добавила Кива. – Ты даже не представляешь, насколько.