Золотая пуля

– Думаешь, мне приятно? – Отец говорил со мной без слов, одним движением спины или изгибом морщины возле рта. Я отвлекался на пение загара. Моя кожа умирала с еле слышным треском. – Эй, гнида, к тебе обращаюсь!

– Я твой сын, – пришлось научиться отвечать ему стуком босых ног друг о друга, песчинки слетали со ступней с хрустальным звоном.

– Вот и подох бы сам.

Чем дальше мы отходили друг от друга, тем глуше становился звук, бежал за ним, бесхвостая шавка. Я глох и немел. Я видел, как опухают мои руки. Кровь заискивала и густела в жилах.

К ночи я начинал задыхаться, петля затягивалась, я знал, что старый ублюдок шагает прочь, поет свои дрянные песни, скалится, тянет меня за собой, ждет, когда я явлюсь на поклон, стану униженно молить вернуться.

Бешено обострилось мое чутье, в особенности обоняние и слух. Запахи приходили ко мне в виде цветов и цифр, я слышал каждый шорох и скрип, с которым проворачивалось мироздание. Я видел паутину ветра, ощущал невесомые переливы в воздухе, и они говорили мне, где я найду старого ублюдка.

Я начал идти, сукно, из которого была пошита одежда, меняло настроение, каждый шаг казнил мне душу, я предавал себя. Однажды я очнулся на старом причале, он торчал над озером футах в десяти, рядом с собой я обнаружил ржавый трос и кусок рельса. Рыбы висели под причалом, настороженные, как боеголовки, вода на пределе слышимости терзала клавесин, ожидая.

Утром я нашел себя идущим по его следу.

Мы пережидали встречу, как удаление зуба. Не смотрели в глаза. Не здоровались. Я просто разворачивался и топал назад. Он цыкал зубом и шел следом.

– Не хочу становиться тобой. – Простые слова давались с большим трудом.

– Яяяяяяяя, человек постоянной печалиииии, – тянул отец свою любимую песню, это лишь сильнее меня задевало. Каждый раз, каждый разговор без слов, каждая песня кожи случалась про одно и то же.

– Не-на-ви-жу-те-бя!

– Так его! – веселился отец, отбивая ладонью такт. Я мотал головой, весь этот немой разговор, я ему спиной, он не мне, просто в воздух, выводил из себя почище любого скандала с битьем посуды и морд.

– Никогда не стану тобой. Не стану. Не стану!

– Думаешь, я хотел быть таким. – Когда отец внезапно ответил, я сбился с шага, оказался не готов к бесцветным, никак не отделенным друг от друга фразам, он говорил, будто пилил толстый сук безобразно тупым ножом, шорх-шорх. – Думаешь, я себя таким сделал, серьезно, мечтал стать поленом, сдохнуть, а потом жить намертво, думаешь, это как-то зависело от меня?

И в этот миг чудовищная жуть его слов, симфония кожи, километры неба над нами обрушились на меня, посекли осколками и утекли сквозь песок, оставив главное – мне повезло, а он не выжил, и с этим мне теперь жить всегда.

Сколько бы я ни прогонял отца, сам всегда приводил домой. Усаживал, вставлял в руку стакан с водой. Глупый ритуал. Отец ворчал, что ненавидит пить холодное. «Чаю!» – одинаково кричал он и выплескивал воду через плечо. Никакого чая мы не видели уже месяц.

Чем больше я его ненавидел, тем сильнее он становился. Смертельная связь гудела меж нами, как провисшая басовая струна. Она дребезжала, звала на бой.

Мы подрались, я сломал об него палку и с ужасом обнаружил, что отец сильнее меня. Хоть был он пуст, ненабитая кукла, имитация мужчины, но взрослая злая сила бугрила его руки, а уж опыт в надирании задниц у него был будь здоров.

Скрючившись под трейлером, прожигая взглядом его дно и своего дохлого папашу, я ревел от злости и отчаяния.

Что связывало нас, спутывало, пеленало?!

Как бы я ни прятался, с каждым днем истина все сильнее проступала трупными пятнами. Это я притянул его из могилы. Это я держу его своим пульсом. Лишь я могу покончить с ним. Но мне не хватало духу.

С каждым днем отец все сильней походил на живого человека.

Видит Бог, я пытался поговорить.

– В конце концов, я костьми лег, чтобы спасти тебя! – Мать с Эни подслушивали нас, не особо скрываясь.

– Но не спас же. – В черепе отца как будто провертели две дырки, глубоко внутрь засунули вонючий факел, он чадил, давал тени, но не делал взгляд более живым. Батя сидел, подперев рукой подбородок, и рассматривал меня, как прыщ, вскочивший на яйцах.

– Пап…

– Что я тебе велел? – Как ответить на вопрос, который не имеет значения? – Что я велел тебе сделать?

– Я…

– Ты вытащил мать? – кто кого вытащил. – Спас сестру? Вернулся за мной? О чем мне с тобой разговаривать? Как на тебя полагаться?

Каждую ночь, не зная исключений и выходных, в мою голову пробирался горлум. Он тянул одну и ту же бесконечную песнь, точно пытался выгородить моего батю, показать с лучшей стороны. Я сам желал этого больше всего на свете, поэтому смотрел и слушал:

«Мы вышли в рейд вместе со всем остальным Андратти, но не стали ждать дележа Большой охоты. Очкастый предложил забрать причитающееся без счета. Вам, малолеткам, было невдомек, но взрослые давно учуяли запах тухлятины».