Золотая роза с красным рубином

О Гусейне и посланнике купцов все будто позабыли. Бухарец придвинулся к персу и негромко, чтобы не услышали другие, кашлянул.

– Ты не брат Кулымбека, – сказал он отчётливо и твёрдо, чтобы не вступать в ненужные препирательства. – Я видел его младшего брата в Мешхеде у знакомого ростовщика еврея.

Гусейн затравлено задрожал, побледнел, как если бы неожиданно увидел рядом гюрзу, от которой некуда деться. Мягким голосом успокаивая его, купец продолжил.

– Скажи правду, где тебя схватили?

А чтобы помочь ему вспомнить это, показал в ладони серебряный рубль.

– Здесь, в горах, – пробормотал Гусейн. Хотел сохранить неподкупное достоинство, но колебался считанные мгновения, затем незаметно забрал рубль, пихнул в складки одежды. Предупреждая расспросы, начал сбивчиво и быстро рассказывать. – Я единственный друг младшего Кулымбека. Мы плыли на посольском струге, когда разыгралась буря. В бурю его смыло огромной волной, и я бросился за ним в море, в безумном порыве желая спасти друга от гибели. К счастью, от верёвки оторвался чёлн, мы ухватились за корму, забрались в него. Однако нас унесло от струга. Всю ночь нас гоняло по морю. А наутро чёлн выбросило на берег, и моему другу разбило мачтой голову. Он, несчастный, в ужасных мучениях умер у меня на руках. В горе я направился на восток, надеясь добраться до Хивы или Бухары, где у меня есть друзья среди персов. А оказался пленником. В плену же, сам согласишься, удобнее быть братом знатного вельможи. Это истинная правда! Клянусь аллахом!

Казалось, он испытывал облегчение от искреннего признания. Бухарец сочувственно зацокал языком, будто принял уж очень подозрительно изобилующий благородством рассказ за чистую монету.

– Я постараюсь тебе помочь, – заверил он Гусейна вполголоса. – Скажи, кому я могу передать весть о тебе в Бухаре? Я ведь сам оттуда и знаю всех персов.

Гусейн не знал, что ответить, и лихорадочно обдумывал, какой новой ложью отвлечь бухарца от уже рассказанной лжи. Он потянулся к чашке с чаем и сладостям, намеренно опрокинул чай на ковёр, привлекая внимание телохранителя. Как он и рассчитывал, телохранитель хана согнал их с ковра и, не давая возможности продолжить разговор, повёл к неспокойно гудящей толпе разбойников, которые все, как один, окружили размечаемое для поединка большое ристалище, готовясь к необычному и важному развлечению.

5. Подземелье

Удача, как высматривающий опасность барс, лежал на западной вершине у края стены котловины, сосредоточенно наблюдал за происходящим там, где завершались приготовления к поединку Белого князя с Караханом. Его слепило дополуденное солнце, и представители толпящегося сборища обитателей логова, казалось, лишь случайно не замечали хорошо освещённой головы чужака и не поднимали всеобщей тревоги. Чтобы не быть увиденным, Удача отстранился от края обрыва к выступу, привалился к его уже прогретой солнечными лучами стороне. Он попытался разобраться, ради чего должен продолжать участвовать в игре, в которой нельзя выиграть даже собственную жизнь. Опасных противников оказывалось слишком много, о чём он не мог предполагать, когда давал обещание умирающему персу. Для выполнения этого обещания лезть на рожон, играть со смертью, почти без шансов победить, было верхом глупости. Требуя с него обещания совершить месть, тот перс ошибался, полагая, что он будет держаться данного слова любой ценой, – он собирался всё выяснить и разобраться, а потом уже делать выводы в отношении убитого и убийцы. Но теперь, когда убийца уже наказан тем, что попался головорезам Карахана, Удача плюнул бы на сказанные для утешения незнакомого ему умирающего слова, отправился бы подальше от разбойного вертепа. Удерживали его не эти слова. Он стал должником Белого князя, чья безрассудная смелость вызывала невольное уважение. Бросить его одного, значило, мучиться потом воспоминанием о таком поступке, значило, потерять уверенность в себе, в том стержне, на каком держались тело и дух. А он ещё не преодолел в себе подобного испытания после всех потерь на Тибете и познал, что это хуже, чем смерть.

Приняв решение, насколько окажется возможным, помогать Белому князю, он с облегчением на душе встал и направился горой в обход котловины к провалу у конца теснины. Вскоре был у её западного, относительно пологого склона. Внизу он увидел табунок осёдланных аргамаков под присмотром двух калмыков, которые присели на корточки, так дожидались возвращения своих сообщников. Лошади табунка стиснули его чалого жеребца, и тот клонил голову понурым невольником. Поблизости от входа в пещеру склон имел продольную и похожую на складку трещину. Широкая наверху, она сужалась к дну теснины. Спустившись по ней незамеченный калмыками, он накрыл рот ладонью и свистнул. Оба молодых калмыка настороженно привстали, однако его жеребец задёргался на привязи, стал беспокойно толкаться, отвлёк их, и он кошкой мягко спрыгнул у входа в пещеру, шмыгнул в её тихий мрак.