Золотая шпора, или путь Мариуса

Оказавшись на краю рва, Уго закричал от радости. В этот момент из-за деревьев показался краешек солнца. Нет, новый день надо встречать уже в лесу. Гикнув, Уго канул со своим конем вниз, по склону рва.

Достигнув дна, он оглянулся. За ним спускался Расмус, привалившись к лошадиной шее. Когда лошадь остановилась, Расмус свалился на землю.

— Что с тобой? — вскрикнул Уго и, соскочив с седла, бросился к Расмусу. Тут же подскочил и Мариус. Они перевернули товарища на спину.

Расмус не дышал. Лицо его на глазах покрывала смертельная бледность. На рассвете, в час, назначенный для жертвоприношения богу Митре, он лежал на дне рва — и не оставалось никаких сомнений, что он мертв.

Глава 26 Красный лес

Вот и кончены все дела. Тело предано земле. Перед захоронением «браслеты» на запястьях Расмуса сбили камнями: руки покойного должны остаться навеки свободными. На могиле воздвигли самый значительный из камней, какие только смогли найти поблизости. Теперь никакая лесная тварь не разроет могилу.

При осмотре тела покойного от Уго не ускользнуло красное пятнышко под левой лопаткой. Он вспомнил, как трогательно они братались в степи и как Расмус жаловался на неприятные ощущения в этой области. А надо было не обниматься, а проследить за подлецом Курш Бахаром. Во время всеобщей радости толстый святоша наверняка и выстрелил в Расмуса каким-то хитрым образом. Чем-то вроде иглы с ядом замедленного действия. Перед тем, как опустить друга в могилу, Мариус рассеянно посмотрел на чудо-сапоги Расмуса, которым бог знает сколько лет и которые носил еще его старший брат, трагически погибший при сплаве леса. Ведь хорошая вещь пропадает, подумал Мариус! Вовремя вспомнив одиннадцатую заповедь (не возжелай обувь ближнего своего), он с проклятием отогнал неподобающую мысль, испытав при этом жгучий стыд. Это было последним сильным ощущением перед тем, как сознание Мариуса заволокла мутная пелена безразличия ко всему на свете.

Прозрачные сумерки пришли, как вязкое сновидение. Розовое небо с темными обрывками облаков. Уго вспомнил свое монотонное детство и свою постоянную жажду новых ощущений. Розовые дали, мнилось ему тогда, обещали назавтра необыкновенный день. Тогда он еще не знал парадокса Фигуранта: "Не верь небу — в нем истина твоя!" Тогда Фигуранта для Уго замещала мать, женщина тоже в своем роде мудрая. Заметив однажды, как сын, открыв рот, наблюдает розовый закат, она буркнула: "Дурак! Кто без толку пялится на небо, у того бельмо на глазу вскочит. Ты лучше делом займись".

Уго встряхнулся. Да, верно говорила мать. Кому — горевать, а кому — дело делать. Уго поднялся и стал собирать хворост для костра. Излишек топлива он пустил на устройство лежанки. И развернул знаменитый малиновый плащ, который мог согреть двух людей в самую прохладную ночь. Постель ждала, и постель неплохая, если исходить из ситуации. Уго осторожно приблизился к Мариусу.

Тот замер у могилы почти в позе лотоса. Уго был готов дать голову на отсечение, что за последний час Мариус не пошевелился и не оторвал взгляда от надгробного камня в форме усеченного конуса. В этом кустарном монументе сейчас для Мариуса, наверное, сосредоточилось все сущее.

— Пойдем, друг Мариус, к огню. Ночь уже, — мягко предложил Уго.

Мариус отрицательно покачал головой. Уго не стал настаивать. Бесполезно! Парень должен высидеть свое у этой могилы. Дай Бог, конечно, чтобы не пересидел. Ночи ему вполне хватит. А завтра утром его придется так или иначе выводить из траурного транса.

Уго улегся на лежанку из хвороста и закутался в плащ. Но сон не шел. В голове вдруг зашевелились сантименты, которые в обычном состоянии Уго не подпускал к себе на пушечный выстрел. Как я живу, подумал Уго. Почему у меня нет друга, смерть которого способна вызвать такую печаль? Печаль столь абсолютную, что рядом с ней невольно ощущаешь свою ущербность — от неспособности испытать подобное. Уго с досадой ощутил свою ущербность. Все, черт возьми, взаимосвязано. Если тебе не о ком печалиться — то и о тебе никто не всплакнет, когда ты сдохнешь. Но нужны ли эти слезы мне, спросил себя Уго. Скорее нет, чем да. Глупо жить, всерьез надеясь оставить по себе какую-то память. Это уж как Бог определит. Не тщеславие, но интерес к жизни определяет поступки трезвомыслящего человека.

Холодным умом Уго понимал, что посмертная память — просто миф, который чаще всего еще и противоречит тому, что было на самом деле. После смерти ты нужен уже не людям, а Богу. Он станет тебя судить за земные дела, за то, насколько твоя жизнь приблизила тебя к тому высшему добру, достичь которое он предлагает каждому из нас. Но, глядя на окаменелого Мариуса, Уго не мог победить чувства умом. Ему вдруг жгуче захотелось, чтоб и на его могиле оказался кто-то безутешный.