Золотая свирель. Том 1

Три раза на одну рану, три раза на другую. Омыть рубцы теплой водой, промокнуть осторожно чистым полотном и сесть тихонечко на край постели.

Получилось.

Это хорошо. Что-то разрушенное внутри меня сдвинулось и осыпалось. Среди руин пробилась трава. Серый цвет безвременья поменял оттенок на чуть более светлый, чуть более теплый.

– Смотри-ка, – воскликнул Кукушонок, – раны-то слепились! Мясо не торчит, не болит почти… Гореть мне на том свете! Все ж таки ведьма?

– Знахарка, – поправила я. – Я была знахарка, лекарка. Когда-то. Не колдунья. Кое-что помню, оказывается. Сейчас все подсохнет, забинтую. А у тебя на животе синяк будет.

Ратер поглядел на свой тощий голый живот, по которому расплывалось синюшное пятно, и покачал головой.

– Вот ведь кулачище! Приласкала, ит-тить, нежная дева… бутон благоуханный.

Я разорвала кусок выделенного нам полотна пополам, и из каждого куска сделала длинный бинт.

– Насчет благоухания ты прав. С ног валит благоухание ее.

– Что, думаешь, она и в самом деле чокнутая?

Я пожала плечами. Перед глазами снова метнулось узкое, как лезвие, лицо с бессветными провалами глазниц, тусклой ртутью взблеснули змеиные зубы, плеснуло больным жаром, разряд чрезмерного напряжения ударил в пальцы и застрял где-то в запястье, мгновенно обессилив руку. Я выронила бинт и полезла под стол – доставать.

– Не знаю, Ратер, – сказала я из-под стола. – Я ведь видела ее всего несколько мгновений. Но с ней явно что-то не так… – Поднялась с четверенек. – Ну-ка сядь прямо. И подними руку.

Кукушонок сцепил пальцы на затылке, чтобы мне было удобнее бинтовать.

– «Не так»! – фыркнул он. – Скажешь тоже! От этого «не так» я едва жив остался. Кинулась ни с того ни с сего, как волчица бешеная…

– Не кинулась бы, если б я к ней не подошла. Может, она приказала оставить ее одну, а тут мы явились, начали теребить… Плохо ей было с перепою, а тут пристают какие-то…

– Думаешь? Я видал сумасшедших, они не такие. Вон Кайн наш – не такой, верно?

– Кайн не сумасшедший.

– Как так?

– Он ведь не сходил с ума, правда? Он родился такой, с повреждениями в мозгах. А настоящего сумасшедшего иной раз и не отличишь от нормального. Он и может быть во всем нормальным, и только в чем-то одном – бабах! – провал. Но здесь… я не знаю.

Она пила вино, и много, но, кажется, не была пьяной. Она бросилась как большое хищное животное – мгновенно и сокрушающе, но не показалась мне сумасшедшей. И эти удары плетью – два удара, и каждый выдрал по лоскуту мяса. Похоже, она не соизмеряет свою силу. А силища, верно, немалая – поднять на вытянутой руке полувзрослого парня не всякий мужчина сможет… Ох, Каланда, кого же ты на свет породила, госпожа моя?

Я затянула последний узел и отступила.

– Ну все, теперь ложись на тюфяк, укройся одеялом и спи. И постарайся поменьше ворочаться. А я еще умоюсь… и гребешок, и зеркальце в «Колесе» остались, жалость какая! Ты говоришь, поджечь трактир могут?

– Да ладно, не майся, – отмахнулся Кукушонок. – Завтра после полудня пойдем и заберем твои манатки.

– А если все-таки пожар?..

– Навряд ли. Был бы пожар, мы бы отсюда гвалт услыхали. Здесь же рукой подать, через улицу.

– Так он, может, еще случится. Четвертая четверть не кончилась.

– Чё ты привязалась к пожару этому? Не каркай, оно и не загорится. Горело пару раз всего, а гуляет принцесса почитай каждую неделю.

– Правда твоя. Да только там, в «Колесе» вечером парни пьяные сидели. Один ко мне прицепился. Я у него на ладони знак огня увидела. Прямо поперек линии жизни.

– Это значит – он от огня помрет?

– Вроде того.

Кукушонок помолчал, что-то обдумывая, поскреб в вихрах, повернулся ко мне:

– Так ты по руке гадать умеешь?

– Умела когда-то, – я усмехнулась. – Еще в той жизни.

– Погадай! – Он сунул мне под нос по-мужски широкую мозолистую ладонь. Кожа на ней была жесткая, лаковая, словно рог. Линии казались трещинами.

Я поводила пальцем по этим трещинам, покусала губу, вспоминая…

– Ты долго проживешь, Кукушонок, но детей у тебя, увы, не будет. Тебя любит огонь, твоей жизнью правит железо. Я тут тебя в моряки сватала… и была не права. Моря нет в твоей судьбе. Зато есть меч. Так и так выходит – быть тебе меченосцем, воином. От меча будут у тебя и болезни, и раны, а лет в сорок получишь рану едва ли не смертельную, но выживешь – видишь, линия жизни дальше идет. А здесь – почет и слава, только денег нет.

– Да куда! Нам, простецам, меча не положено.

– А если к наемникам?

– Тю! Это не у нас, это на югах. Я, было дело, все хотел по малолетству сбежать… – Он передернул плечами, вздохнул. – Там, сказывают, простецу легче меч заполучить.

– А что не сбежал?

Он поморщился:

– Мамка болела. А потом поздно стало. Староват я для таких дел.

– Сколько же тебе привалило, старичок?

– Шестнадцать уже.

– О да. Пора гроб готовить.

Кукушонок шутки не поддержал. Посмотрел на свою ладонь, пошевелил пальцами и спросил:

– И это все?