Золотая тень Кёнигсберга

«В Сталюпень (Шталлупёнен. — Прим. авт.), первый прусский город, мы приехали в девять часов и тотчас же спросили себе бутылку вина и поздравили друг друга с приездом. Стены гостиницы оказались увешанными портретами членов русской царской фамилии.

(Так как неподалёку от Шталлупёнена находился Эйдкунен (пос. Чернышевское, Нестеровского района) — пограничный переход, через который российские путешественники попадали в Восточную Пруссию; русские цари на стенах немецкой гостиницы — вполне понятная любезность по отношению к тем, кто платит ДЕНЬГИ! — Прим. авт.)

Как в этом маленьком городишке всё чисто, мило, светло. В то время, как мы завтракали, к нам подошла какая-то родственница здешнего почтмейстера и обратилась к Каррасу (спутнику Шелгуновой и её мужа. — Прим. авт.): „Прошлый раз, когда вы приезжали тут с американцем, месяц тому назад, вы забыли перчатки — вот они“.

— Да здравствует прусская честность! — вскричал Каррас. ‹…› Но — увы! — через несколько лет мы не могли сказать того же самого. Проезжая тут же, но уже по железной дороге, мы лишились самовара, который у нас вынули в багаже из закрытого ящика. Начальник станции посоветовал нам сделать заявление. Совет мы исполнили, но самовара не получили…»

Бутерброды чудовищные!

Бывал в Шталлупёнене и драматург, реформатор российского театра Александр Островский.

«В 9 часов утра только 2 градуса тепла (6 апреля по новому стилю. — Прим. авт.). С полчаса погуляли по Шталопенску, это что-то среднее между городком и селом, дома все каменные, крыты черепицей, хорошая кирка, биргам (пивной зал. — Прим. авт.), разные мастерские, школа, даже банкир и общественный садик. В саду плохонькая деревянная беседочка с чучелами птиц и с пюпитрами для музыкантов, перед беседкой площадка для танцев и столик для пива. ‹…› Кстати, сегодня мы в первый раз ночевали под перинами. ‹…› Бутерброды чудовищные!»

Другой реформатор драматического искусства, режиссёр В. И. Немирович-Данченко в своих оценках «прусского быта» гораздо категоричней. Шталлупёнен для него тем более не город, если уж и Кёнигсбергу он отказывает в праве считаться таковым:

«Я более противного места в Германии не знаю… Он очень близок к русской границе — и потому всего более знаком с нами. ‹…› У плохенького балагана сидели человек пятьдесят немцев, глядя в кружки пива сосредоточенно и упорно — точно там, на дне, они рассчитывали найти какой-нибудь волшебный талер.

В небольшом павильоне, похожем на клетку для попугаев, играл военный оркестр. Капельмейстер, апоплексический малый, дирижировал своей палочкой, точно он грозился ею немцам, пьющим пиво: „Вот я вас!“ Но немцы не пугались и слушали».

Развязные русские «шпики»

«Какие-то ободранные дамы, похожие на меланхолических кошек, вязали чулки. ‹…› О, эти семейные собрания разумных „мутерхен“ и „тохтерхен“ (матушек и дочек. — Прим. авт.), ожесточённо вяжущих свои бесконечные чулки, набрюшники и фуфайки. Можно подумать, что все они вместе вяжут фуфайку на целый земной шар — до того немецкая „гнедиге фрау“ („милостивая государыня“. — Прим. авт.) немыслима без шерсти и спиц!..»

Впрочем, была в Шталлупёнене и совсем другая жизнь. Параллельная — или перпендикулярная — благочестивому вязанию фуфаек и набрюшников. Короче, тайная. Ибо через Эйдкунен пролегали, кроме всего прочего, и контрабандистские тропы, которыми, кстати, весьма активно пользовались русские революционеры. Их-то и поджидали в Шталлупёнене «развязные русские „шпики“, одетые по-дорожному и следящие за всеми прибывающими и отбывающими русскими» (А. Брейтфус, участник российского революционного движения, впоследствии — эмигрант).

«Политических» шпики вычисляли довольно легко: чтобы доставлять в Россию нелегальную литературу, те особым образом её расфасовывали.

«Во всех пакетах должна была находиться одинаковая литература. В случае, если один или несколько пакетов попадут в руки полиции, необходимо было, чтобы в других пакетах оставались те же номера газет или книги. ‹…› Поначалу практиковались чемоданы с двойным дном: их по нашему заказу специально изготавливала в большом количестве одна маленькая фабрика в Берлине. Но все эти чемоданы были одного фасона, они примелькались, произошло несколько провалов. Тогда мы стали вделывать второе дно из крепкого картона в обыкновенные чемоданы поверх 100–150 тоненьких свежих номеров „Искры“. ‹…› Кроме того, изобрели „панцири“: для мужчин сшивали нечто вроде жилета и туда вкладывали 200–300 экземпляров „Искры“, для женщин — соответственно лифы и, кроме того, зашивали литературу в юбки. Это называлось на нашем языке „транспорт-экспресс“. ‹…› Кстати, немецкие полицейские и таможенники, вычисляя „транспорт-экспресс“ мужского пола, весьма благосклонно относились к нашим женщинам, которых „панцирь“ делал солидными и с хорошими фигурами» (И. Пятницкий, большевик, главный транспортёр «Искры»).

Пить пунш и веселиться