Золотая тьма

Алексей открыл глаза, чуть услышав, что дверь купе открывается. На место напротив сел мужчина лет тридцати, показавшийся офицеру абсолютно чёрным: единственным светлым отпечатком в его фигуре от тёмных волос и усов до блестящих ботинок были только глаза, совершенно светло-серые.

"Какие замечательные усы. Надобно тоже отпустить", – думал Алексей, вновь закрывая глаза и опуская лицо в пальцы.

– Вы нездоровы? – тёплый голос попутчика оторвал графа от страданий. – Цвет лица у вас…

– А вы, наверное, доктор? – язвительно выпалил капитан.

– Станете смеяться, но так и есть, – он широко улыбнулся. – Нет, вам правда плохо? Возможно, я смогу помочь.

– Не стоит, я в порядке.

Попутчик пожал плечами и повернулся к окну, оставляя на лице тёплую улыбку. Бывают такие люди, от которых даже в холод пахнет одуванчиками, и этот незнакомец был одним из них. Но Алексей их оптимизма совершенно не мог понять. Такие люди, абсолютно довольные жизнью, всегда находят хорошее в непроглядных бедах, говорят мягко и со всеми подряд. А Алексей сейчас был одной большой непроглядной бедой.

– Зачем перед летом из столицы бежите?

"Так и знал".

– Возвращаюсь домой, в Москву.

– Отдыхали здесь? Понимаю, – доктор вздохнул, – в Петербурге хорошо, красиво, дышится легко. Кто-то предпочитает отдыхать на водах, кто-то – под солнцем, а я прохладу люблю и красивые европейские города.

– И наверняка красивых европейских девиц? – Алексей пытался сбить попутчика с толку своей неприветливостью. – С ними осторожными надо быть, не обожгитесь, как я.

– Бог с вами, какие девицы? Меня ждут жена и дочь, зачем же мне другие?

Алексей нервозно хмыкнул и усмехнулся. Вагон громко ухнул и тронулся, обдавая паром перрон. И офицер, и доктор взглянули в окно и принялись вместе разглядывать прохожих: молодые девушки робко опускали головы, слушая речи сопровождающих их тёток в шляпах, украшенных перьями, дети едва поспевали за своими родителями и поправляли на бегу дорогие кепочки, юноши по-видимому, студенты, дымили рядом с более приличными на вид мужчинами, сливающимися в один чёрный круг из-за плотных блестящих цилиндров.

– Вы носите цилиндры? – Алексей обратился к попутчику.

– Носил раньше, лет десять назад, когда был молод. Я, признаюсь, не люблю, когда на голове что-то есть, это мешает мне думать.

– Как по мне, хуже, когда в самой голове ничего нет, и только ветер звонко свище.

– Вы несомненно правы. Так что же, по-вашему, те господа в цилиндрах на самом деле глупцы, что стараются украсить свою голову снаружи, но не внутри? – доктор вновь мягко улыбнулся.

– Прошу меня простить, но сейчас я не имею ни желания, ни возможности так глубоко думать, – офицер сжался на месте.

Он не любил разговорчивых незнакомцев, особенно на улицах и в поездах и кораблях, но дорога домой представлялась долгой, скучной и болезненной, а потому перспектива долгих бесед с семейным доктором, от которого чуть не искрился воздух, перестала представляться ему скверной. Да, он может надоесть ближе к Твери, но до неё ещё ехать и ехать. К тому же, совершенно неизвестно, куда этот доктор едет.

– Кстати, а вы сами-то где сходите? – Алексей поднял взгляд на попутчика.

– В Твери.

Офицер беззвучно засмеялся и закрыл глаза.

– Простите, я вас, наверное, утомлю до своей станции. Я очень люблю разговаривать с людьми, особенно, когда им видимо плохо. Своих больных я тоже прошу беседовать между собой – от этого им становится легче. Вот вам сейчас тоже дурно, хотя вы и не ранены, поэтому я к вам пристану с расспросами. Как вам понравился Петербург?

– Виды красивые, погода отвратительная, – немногословный Алексей с неохотой отвечал попутчику. – Видите – тороплюсь домой.

– Долго ли пробыли? Неделю? Месяц?

– Чуть менее полугода. Задержался, да зря, нужно было уезжать сразу после Рождества.

– Что же вы так категорично? Что-то произошло, от чего вы бежите?

Алексей медленно закипал, но старался держать себя в руках. Он это умел, и не в таких ситуациях. Но сейчас нервы были болезненно раскалены, душа неприятно изнывала, и ему совершенно не хотелось изливать душу первому встречному, пусть и такому приветливому. С другой же стороны, ему ужасно не хотелось обжать этого улыбчивого доктора.

– Послушайте, со мной действительно произошло нечто болезненно-ужасное в столице. Снаружи я цел, а внутри не осталось ни одного цельного куска. Верите ли, от такого хочется обыкновенно молча и долго умирать, опять-таки, не снаружи – внутри. Не мешайте моему самоубийству, будьте так любезны, я ведь вижу, что вы хороший человек.

Доктор впервые за час поездки потерял свою тёплую улыбку. Сразу же его лицо ожесточилось и посерело, даже несколько постарело. Офицер отвернулся от мужчины и закрыл глаза, опираясь лбом на холодное и влажное оконное стекло.

Петербург провожал его не так пышно, как встречал перед Новым годом, да и сам Алексей не находился более в том праздном расположении духа, в котором прибыл в столицу. Доктор наблюдал со стороны: сейчас офицер сжал челюсти, поджав губы, теперь болезненно выдохнул.