Золотарь, или Просите, и дано будет…

– Хочешь написать книгу?

– Что? Угу. Хочу.

– Фэнтези?

– Ага.

– И никогда не напишешь.

Золотарь сразу пожалел о сказанном. Сын поднял голову. На лицо Антошки вернулось осмысленное выражение. Казалось, слово "никогда" выдернуло провод, которым парень был подключен к системке. Некорректное действие, программе нужно сохранить предыдущие установки…

– Почему? Напишу.

– Вряд ли.

– Точно напишу. У меня идея есть.

– Есть? Садись, пиши.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Шутишь?

– Ничуть. Пиши, я отредактирую.

– Не-а, сейчас не могу.

– Что тебе мешает?

– Да ладно тебе, па. Вот дела разгребу, и засяду.

– Какие дела?

– Разные.

– Ну, греби. Бог в помощь.

– Ты прямо как мама…

Антошке очень хотелось посмотреть на монитор. Там происходило что-то очень интересное. Важное. Самое важное. Но отвернуться от отца, да еще чувствуя себя виноватым за вчерашнее…

Так пьяница старается не глядеть на бутылку, выставленную для гостей.

– Как учеба?

– Ничего.

– Ничего – это ничего. Пустое место.

– Ну, хорошо. Ты решил меня повоспитывать?

– Нет.

– Ты еще скажи – поздно.

– Не поздно. Просто ты очень занят.

– Ага. Очень.

– Чем?

– Всяким…

Компьютер прислушивался к беседе отца и сына. Скоро ли кончится? Зараза, подумал Золотарь. Это ты? Ты здесь? И подумал, что стал похож на луддита. Крушителя станков. Разбить молотком все ПК на планете, и наступит мировая гармония.

Лев возляжет рядом с агнцем.

– У тебя новая юзер-пикчер?

– Ага. Правда, классная?

На картинке Антошка, искаженный широкоугольным объективом, вывалил язык до подбородка. Узкий, крохотный лобик. Глаза сошлись к переносице. Брови домиками.

– Классная. Народу нравится?

– Ага. Им нравится, когда дебил.

– Не понял?

– Прикольно. У нас многие рожи корчат. Типа клоун.

– У меня был знакомый клоун.

– Никулин? Карандаш?

– Ну, брат… Ты меня совсем в старики записал. Карандаш умер в начале 80-х. Я тогда в твоих ровесниках ходил…

Маленький человечек в котелке. Терьер Клякса.

За две недели до смерти – в последний раз на манеже.

Однажды Карандаша спросили, доволен ли он своей судьбой. Клоун улыбнулся:

– Никогда не задавайте такой вопрос человеку, который в семьдесят лет решил стать серьезным. Сорок лет я шутил на манеже. Теперь пришло время разобраться, над кем и над чем я шутил. У каждого вида искусства свой путь к истине, а у каждого художника свой путь познания истины. Я выбрал смешной путь.

– А говоришь, не был знаком…

Золотарь опомнился. Секунду назад он ясно видел лицо клоуна. Слышал слова: "Я выбрал смешной путь." Нет, не слышал. И не читал. Слова возникли из бормочущей мглы – безвидные, беззвучные. Еще – фото. Черное-белое, крошечное, вроде Антошкиной юзер-пикчер.

– Я что-то сказал?

– Ага. Про Карандаша.

– Точно?

– Точно.

– Наверное, читал где-то. Нет, я знал другого клоуна. Не такого знаменитого. Он говорил мне, что к публике выходят, как дрессировщик – к опасному хищнику. Долго готовятся. Оттачивают мастерство. Настраиваются. Костюм, выражение лица, жесты. Реквизит. И все для того, чтобы не съели. Публичность требует всего тебя, говорил он. Тебя в наилучшем виде. Тебя в боевой готовности. Без остатка. Иначе – съедят.

– Это точно.

– Тебе-то откуда знать?

Антошка кивнул на монитор:

– Да мы все это знаем. Считай, круглые сутки – на публике…

– С похмелья, – Золотарь чувствовал, что надо остановиться. И не мог. – В драной майке. С глупой рожей. Косноязычные. Раздраженные. Злые. Без тормозов. Случайные. С куцыми мыслями. С идеями-выкидышами. С желаниями, которым не сбыться. С никчемушней болтовней. Круглые сутки на публике. И круглые сутки она вас – нас! – жрет. Аж хруст стоит. Все-таки есть разница между публичностью артиста и публичностью девки…

– Пап, а у тебя ведь тоже дела? – вдруг спросил сын. – Да?

– Да.

– Какие?

Вот тут Золотарь понял, что влип. Честное слово, он не взялся бы объяснить сыну, какие у него дела. И дела ли это.

3

– Ой, а эта!

– Роскошь!

– Просто чудо!

Рита не утерпела: перебралась к Шизе. Теперь дамы щебечут над клумбой виртуальных орхидей.

– А вот еще лучше!

– Я всю галерею на закачку поставила.

– Сбрось мне на флэшку…

– Ага. Пока можем другие поискать…

Они, значит, в цветниках резвятся, а нам дерьмо разгребай! Словно прочитав мои мысли, Натэлла косится в сторону подзащитной. В синих, как озера из песни, глазах бегемоточки блестит неодобрение. Самовольно пропасть из поля зрения – кто разрешил? Никто. Но хватать и возвращать Натэлла не спешит.

– Етить-колотить…

Это, ясное дело, Карлсон.

– Нарыл что-то ценное?

– Так, фигня…