Золотарь, или Просите, и дано будет…

Он не знал, что хуже. Пока буквы складывались в слова, давая ценные советы, боль отступала. Ждала, пока останется тело и сознание, и никого постороннего. Жизнь без боли? – но и без жизни. Кажется, прокаженные не испытывают боли. Гниют заживо от любой царапины. Гниют, и не замечают.

Уйди!

Пусть болит!

«…факт размозжения яичка определяется лишь при операции. Снаружи мошонка выглядит невредимой, и даже ультразвуковая диагностика оказывается бессильна. Размозженное яичко подлежит удалению. Обилие кровеносных сосудов обеспечивает колоссальные гематомы в результате внутренних кровотечений…»

– Встать можешь?

– Ы-ы…

– Не может, етить-колотить. Ната, помоги мне. Надо посадить его.

– Зачем?

– Надо.

Золотарь и пикнуть не успел, как уже сидел на полу. Натэлла заглядывала ему в лицо, взволнованно моргая. Бегемоточка – телохранитель, подумал Золотарь. Небось, с медицинской подготовкой. Возьмет шприц, введет новокаин в семенной канатик…

– Выпрями ему ноги.

Над ухом сопел Карлсон. Туша толстяка громоздилась за спиной. Хотелось откинуться, лечь в мягкое, дышащее. Но злой Карлсон не позволял. Напротив, он коленом изо всех сил уперся Золотарю чуть пониже лопаток. Лапы вцепились в плечи пострадавшего, оттягивая их назад.

Охнув, Золотарь выпрямился и прогнулся.

Карлсон ухватил его под мышки. Натужился, приподнял. Опустил на место. И снова. И опять. Вверх-вниз. Вверх. Вниз. Как в автобусе, прыгающем на колдобинах.

– Что ты делаешь?

– Кин-кацу.

Золотарь понял, что ему легчает. И что он сошел с ума. Карлсон делает ему кин-кацу. Чунгу-чангу. Хару-мамбуру. Народный папуасский метод реанимации.

Однако Натэлла что-то там поняла.

– Откуда знаешь?

Толстяк, пыхтя, застеснялся:

– Я в институте каратэ занимался. Немножко…

– Тебя часто били по яйцам? – догадалась Натэлла.

– Иди на фиг, жиртрест. Нас учили, как спасать.

– Сам жиртрест.

«…исходя из того, что мошонка является мышечным образованием, попытайтесь натренировать способность прятать яички в паховом канале. Специальные упражнения для этого проделывают десантники, чтобы уберечься от травм при прыжках с парашютом…»

– Хва-а… хватит…

– Что – хватит?

– Кончай меня-а… трясти…

Золотарь в жизни бы не признался, что говорит не пойми с кем. Требует. Настаивает, лишен возможности назвать собеседника по имени. Но мельтешение услужливой, черт бы ее побрал, информации прекратилось.

– Хорошо, – со знанием дела сообщил Карлсон. – Басит, етить… Слышишь, Натка? Басит. Значит, хорошо.

– Почему?

– Вот если бы дискантом, тогда хреново… Эй, Фаринелли! Ты как?

В другое время Золотарь послал бы Карлсона в задницу. Но сейчас, слыша, как срывается голос хохмача, как дрожат его руки… Карлсон боялся до мокрых штанов. И боролся со страхом, как умел.

– Живой… Как Шиза?

– На диванчике. В обмороке.

– Врача вызвали?

– Тебе?

– Нам.

– Ага. Едут, етить-колотить…

– Долго они… едут…

– В центре пробки.

– В жопе у них пробки…

От брани полегчало. Или от Карлсонова кис-киса? Боль сползла ниже, притихла, облюбовав себе внутреннюю поверхность левого бедра. Должно быть, сплошной синяк. Шиза во второй раз промахнулась. Или это он успел так ловко повернуться?

– Где Рита?

– В ванной. Макияж наводит.

– Нашла время…

– Дурак ты, – беззлобно сказала Натэлла. – Дурак с яйцами. Ой, слава богу, что с ними…

– Ты рукой, – дал совет Карлсон. – Потрогай. Сразу и выясним, что с ними.

Бегемоточка улыбнулась:

– Да я хоть чем. Лишь бы все в порядке. Я тебе нравлюсь, Золотарь?

– Ы-ы…

– Это значит "да"?

– Это значит отпусти мои ноги. Попробую встать.

5

– Ты куда?

– В сортир.

– Я с тобой!

– Брось, Натэлла…

– Это ты брось! Нечего стесняться…

– И что ты там будешь делать? Держать пострадавший орган?

– Понадобится, придержу. И вообще, не ходи никуда.

– Почему?

– Сперва ты должен показаться врачу.

– И что мне теперь? Терпеть до прихода врача?

– Да.

– Натэлла, ты лучше всех. С тобой цирка не надо.

– Золотарь, ты – упрямый баран.

– Значит, так. Я иду в сортир.

– А я?

– А ты сидишь здесь. Вы все сидите здесь. И не морочите мне голову…

Как ни странно, бегемоточка послушалась. Стараясь не слишком хромать, я выбрался в коридор. Огляделся, чувствуя себя полным идиотом. Никого. Рита в ванной, остальные в "котле". Бдить не хотелось. Думать не хотелось. Ссать хотелось.

До чертиков.

"Будешь мочиться в пипетку всю оставшуюся жизнь…"

Есть такой образ – липкий страх. Это да. Это точно. Хуже горчичников. Нет у меня пипетки. Это все, о чем я думал, заходя в туалет. Закрывая за собой задвижку. Расстегивая брюки. Нет у меня пипетки. Что, если не смогу? Это пугало больше, чем призрак импотенции.

Смог.