– Перед отъездом мама просила сказать тебе, что она тебя любит.
Кейт знала, что папа ее обманывает.
– Пап? – проговорила она.
– Да?
– Я тобой горжусь больше, чем если бы ты выиграл.
Двадцать шесть лет спустя, передавая Джеку тарелки, чтобы он вытер их полотенцем, Кейт улыбнулась ему точно такой же тихой и спокойной улыбкой, как в тот день – отцу.
– Ты что? – спросил Джек.
– Может быть, у нас просто паранойя. Может, Зоя хочет победить меня не больше, чем я – ее. Если не думать о том, что кто-то из нас двоих должен поехать на Олимпиаду, то, пожалуй, она изменилась. Правда.
Джек прикоснулся к руке жены.
– Как бы то ни было, одной из вас придется победить. Кейт склонила голову к плечу.
– Ты никогда не жалеешь, что предпочел ей меня?
– Ты же знаешь, что нет, – ответил Джек без раздумий. Кейт провела ногой по крашеным сосновым доскам пола.
– Потому что это единственный трек, на котором я по-настоящему хочу ее победить.
Джек на миг задержал на ней взгляд, усмехнулся.
– Чему ты улыбаешься?
– Тогда нам стоит заняться продажей билетов. Если тут у нас такое событие, значит, надо прикупить стульев и назначить цену по пятьдесят фунтов за место. Мы с тобой сказочна разбогатеем.
Том пошел туда, где можно просмотреть все газеты, и устроился за столиком в углу. Он оказался единственным посетителем – утро, слишком рано. Это кафе наполнялось по вечерам. На полках стояли кальяны, стены были выкрашены темно-лиловой краской. Из-за блестящей алюминиевой стойки за Томом с вежливым любопытством наблюдал бармен – наверняка думал, что старик ошибся с местом и временем.
Не обращая на него внимания, Том развернул газету, но с минуту не мог читать. Он ждал. Массировал колени, смотрел на яркое утреннее солнце через красные, белые и голубые пластиковые ленты, висящие в дверном проеме. Ему принесли кофе – крепкий и густой, в прозрачной чашке из термостойкого стекла. Том покосился на газету.
Все, что касалось газет, вызывало у него усталость и ощущение поражения. Ведущие колонок представлялись ему мухами, жужжащими и бьющимися в оконное стекло, чтобы их пропустили в жизнь. Том гадал, почему людям до сих пор не надоело дерьмо. Ему была ненавистна мысль о том, что он позволил этому дерьму измарать жизнь его подопечных.
Каждый дюйм колонки являл собой вторжение на территорию, которую ему следовало оберегать. Будь он сильнее, он сказал бы Зое: делай аборт или рожай и какая разница, что о тебе напишут в газетах? Обладай он прямотой, которой газетам тоже недоставало, он бы с самого первого дня велел своим гонщикам выбирать, хотят они становиться медийными персонами и заключать сделки со спонсорами или останутся спортсменами, сосредоточенными только на результатах. А теперь он смотрел в газеты и видел там себя. Он позволил своим девочкам соревноваться на газетных страницах, а не на треке и потерпел крах.
Все-таки он заставил себя просмотреть газету.
Ну что ж, фотосессия в тату-салоне оказалась не такой уж мерзкой, но и великолепной ее назвать было невозможно. На переднем плане красовалась Кейт – смущенная и взволнованная, Зоя выглядела полной ее противоположностью. Фотографию соединили с новостью об изменениях в правилах Олимпиады, отметив, что Зоя и Кейт еще до того, как отправились в салон, знали, что в Лондоне сможет выступить только одна из них. «ХРАБРАЯ КЕЙТ РИСКНУЛА СВОЕЙ КОЖЕЙ», – гласил заголовок. Подпись под фотографией была такова:
Значит, так. Его спортсмены мало-помалу сдают свои позиции – это бесспорно. Он-то думал, что они, все трое, смогут выступить еще на одной Олимпиаде, а уж потом решат, как им быть. Но теперь он должен подумать своей тренерской головой и взглянуть прямо в глаза происходящему. Длящаяся неопределенность выбьет из равновесия Зою, а Кейт начисто лишит мотивации. Напряженность между ними опасна, и его тренерский долг состоит в том, чтобы понять, как поскорее эту напряженность снять.