Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

Тот факт, что советское руководство одобрило ценности рыночного потребительского общества и обратилось к опыту Запада, вновь указывает на то, что в «советском эксперименте» не было девственной чистоты, а противопоставление социализма и капитализма в практике ХХ века имеет пределы. Советскому руководству приходилось считаться с глобальными мировыми процессами развития государства и общества в индустриальную эпоху. Официальное одобрение в СССР потребительской, по сути рыночной идеологии, являлось проявлением требований современности. В этом смысле поворот советского государства к вещизму был вынужденным и противоречил представлению о социализме как обществе производителей и массового производства машин в противовес обществу потребителей и массового производства ширпотреба. Однако, как и в ранее рассмотренном случае с рынком, развитие потребительского общества в СССР проходило в прокрустовом ложе экономики хронического дефицита и социально-политической системы сталинской власти.

Читая о том, как в СССР рынок бился в тисках планово-распределительной системы, а потребительское общество бедной родственницей ютилось в экономике хронического дефицита и рецидивов голода, можно прийти к выводу, что советский социализм являл лишь уродливое воплощение процессов развития государства и общества в ХХ веке. Но такое заключение хотя и имеет основания, было бы односторонним. Именно благодаря тому, что в СССР заправляло государство, а не частник, здесь впервые в мире небывалый до того времени расцвет получили, например, социальные программы (бесплатное образование и медицинское обслуживание, охрана материнства и детства, пенсионное обеспечение и многое другое)[1403]. Изучение соотношения «деформации» и «образцовости» в советском типе современности является задачей новых исследований.

Развитие потребительского общества в СССР, в отличие от Запада, не было детищем товарного изобилия, а происходило в условиях острого недостатка самого необходимого. Поощрение желаний и развитие потребностей шло при перманентных кризисах снабжения, рецидивах карточной системы и хроническом товарном дефиците, присущих советской экономике. В этих условиях государственное производство и торговля не успевали за запросами людей, обслуживая по преимуществу их базовые массовые потребности, а не индивидуальные разнообразные мечты[1404]. Пропаганда ценностей потребительского общества стала в СССР государственной реформой, обещанием изобилия. Как показывает исследование финского социолога Юкки Гронова, в рамках этой реформы государство заново создавало массовое промышленное производство потребительских товаров. Высшее политическое руководство утверждало рецепты колбас, мороженого, духов. Идея создания советского шампанского, например, принадлежит Сталину[1405]. История Торгсина также свидетельствует о том, что развитие сферы потребления в СССР проходило в условиях острого товарного дефицита при самом непосредственном участии государства.

Отличие от Запада состояло и в том, что советское руководство придавало торговле и потреблению социально-политическое значение. Открытие магазинов становилось политическим событием, а товары – символами, средством пропаганды, в которой идея грядущего изобилия и доступной роскоши была порой более важна, чем потребительские свойства. Социально-политической значимостью сферы потребления объясняется один из парадоксов советской жизни: предметы роскоши – икра, шампанское, шоколад, коньяк – были на праздничных столах советских людей, государство ограничивало их экспорт, сберегая для внутреннего потребления, между тем жизненно необходимые товары – хлеб, масло, мясо, мыло, ситец – становились роскошью, за ними выстраивались очереди. Исследователи отмечают, что, в противоположность Западу, социально-политические цели, которые преследовало советское государство, направляя потребителю новые товары, имитируя изобилие и демократизацию роскоши, были порой важнее получения прибыли. В этом смысле продавец в советском обществе призван был выполнять роль политагитатора.

Деньги хотя и были важны, особенно в сфере действия легального и черного рынка, не стали единственным определяющим фактором в развитии советского потребительского общества. В условиях, когда магазины оставались полупустыми, гипертрофированное развитие получили такие методы реализации потребительских запросов, как доступ к государственной «кормушке» – элитным распределителям, личные знакомства и обмен услугами (блат), близость к торговле. Работник торговли в советском обществе всегда был фигурой социально значимой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное