Золото Джавад-хана

Все это выглядело весьма трогательно. Тем более что за несколько дней перед этим к Федору Федоровичу на квартиру явились чины градоначальства и поднесли ему адрес. Выразив соболезнование по поводу предстоящей разлуки, они попросили дозволения ходатайствовать установленным порядком об учреждении стипендии имени его, генерала Трепова, в ремесленной школе, которая была основана по почину градоначальника. Для этой цели, служащие по градоначальству и полиции собрали в своей среде по подписке капитал в шесть тысяч рублей! Отставной градоначальник выразил им тогда свою искреннюю признательность и объявил, что, сочувствуя, безусловно доброму делу, он, со своей стороны, присоединит к пожертвованному капиталу еще три тысячи рублей…

— Вы, кстати, на кого грешите подозрениями? — спросил хозяин, возвращая прокламации.

— В каком смысле? — не понял посетитель.

— В качестве исполнителя предстоящего акта?

Полицейский чиновник тут же сообразил, о чем идет речь:

— На гувернантку господина Салтыкова, ваше высокопревосходительство.

— Отчего же?

— Она приехала из Франции, отец ее, по нашим сведениям, принимал участие в событиях сорок восьмого года[31]…

— Ну, возможно, — пожал плечами Трепов. — Я-то лично думаю на кухарку. Или на горничную.

— На Пелагею Горшкову? — удивился молодой человек. — Но это же обычная деревенская девка, ваше превосходительство! Я сам проверял. На неё же нет ничего подозрительного…

— Отсутствие подозрений уже и само по себе подозрительно. Как любит говорить господин Салтыков, даже в словах «ни в чем не замечен» уже заключается целая репутация, которая никак не позволит человеку бесследно погрузиться в пучину абсолютной безвестности… — отставной обер-полицмейстер показал глазами куда-то под потолок, где выше этажом находилась квартира Михаила Евграфовича:

— А, кстати, наш писатель что, не дома ли сейчас?

— Нет, ваше превосходительство… уже час как уехал в редакцию.

— Конечно же, опять поехал подрывать основы государственного строя, — усмехнулся хозяин: — Присматриваете за ним?

— Приглядываем, — позволил себе улыбнуться в ответ полицейский чиновник.

— Вот и славно… есть какие-то новости по Кузнечному переулку?

— Квартира под наблюдением, — доложил полицейский чиновник. — Личности членов боевой группы установлены. Хоть сейчас можно брать.

— За что, позволите спросить?

— Поддельный паспорт… да и при обыске мы непременно что-нибудь найдем!

— А разве вы уже установили, где находится динамитная мастерская?

— Пока еще нет, ваше высокопревосходительство, но…

— Тогда какой же толк в их аресте? Нам ведь в первую голову необходимо выяснить, откуда эти господа нигилисты берут свои адские машины. Кто им их подготавливает? Где хранит? Продолжайте работать! — Федор Федорович Трепов совсем неожиданно подмигнул посетителю: — Не упускайте счастливого случая, молодой человек.

Вряд ли когда-то ещё полицейская служба подарит вам для оперативной нужды целого генерал-адъютанта в качестве наживки…

И генерал поднялся из-за стола, давая понять, что встреча окончена.

* * *

Михаил Евграфович действительно в этот момент находился на Надеждинской[32], в редакции журнала «Отечественные записки».

«Существует немало препятствий, — записывал, едва поспевая за своими мыслями, Михаил Евграфович, — которые в значительной степени затрудняют правильное развитие скромных зачатков, положенных в основу русской жизни в течение последнего десятилетия. Препятствия эти, по нашему мнению, заключаются в исконном и неисправимом свойстве наших бюрократов всякое общее дело связывать со своими личными интересами и повсюду усматривать посягательство на их власть…

Не редкость было встретить целые губернии, в которых до такой степени буйствовала сила желудочных страстей, что нельзя было повернуться, чтобы не встретиться лицом к лицу с разверстым зевом и щёлкающими челюстями. Посылались туда всевозможные ревизоры и соглядатаи, иногда даже с заранее принятым намерением во что бы то ни стало истребить, уничтожить, не оставить камня на камне, но результатов никогда никаких не получалось. Всё, имеющее силу и власть, поголовно и одинаково плутовало, лгало и подкупало…

Одно дело сгорело, другое пропало, третьего, как ни бились, не нашли, четвёртое продано в кабак в качестве обёрточной бумаги. Когда же наезжал ревизор, то всё было гладко и чисто, как на ладони. Мало и этого: устранялись даже люди, у которых язык говорлив не в меру. То «угорит» кто в тюрьме, то невзначай помнут бока так называемому «беспокойному», да так помнут, что он долго после того и другу и недругу заказывает: «С сильным не борись!»

Михаил Евграфович, довольный, отложил перо.