Золото Джавад-хана

— России надобно два-три года общественного спокойствия. И для начала, в качестве демонстрации обществу добрых намерений власти… — граф Лорис-Меликов покосился на дверь кабинета и отчего-то понизил голос. — Для начала я собираюсь распустить пресловутое Третье отделение[43], давно уже превратившееся в пучину мерзости и настоящий нарыв на теле государства, и передать его функции Министерству внутренних дел. Что вы на это скажете, Федор Федорович?

Генерал ответил, хотя и не сразу.

Тайные единомышленники, в ряды которых он не так давно вступил, намеревались любой ценой парализовать зло революционного террора, образовать железный круг около его величества и умереть вместе с ним, если ему суждено погибнуть. Они не впали в общую одурь и решились спасти «того, кто слишком хорош для народа, не знающего признательности».

Дело было не в почестях и не в корысти. Все участники организации дали клятву, что никто и никогда не узнает их имен. По существу, возникновение ее объяснялось безмятежной дремотой общества, в то время как адский мир нигилистов, революционеров, социалистов, коммунистов — этих российских санкюлотов, не встречая на своем пути достаточных препятствий, раздавался вширь и бурлил на всю Россию.

В руководство входили некоторые из великих князей, люди из окружения Лорис-Меликова, даже один из членов его Верховной распорядительной комиссии. Сам же граф при этом среди членов организации не вызывал особого доверия. «Мы хорошо знаем, каков его характер и кто он есть», — прозвучало на одном их тайных совещаний.

По мнению же самого Федора Федоровича, граф был человек смелый, добрый и преданный монархическим идеалам, однако недостаточно энергичный и лишенный административных талантов. Он совершенно не относился к тому роду людей, которых следует назвать железными, и генерал сомневался, что у Лорис-Меликова хватит духу умереть за свои убеждения.

Поэтому посвящать графа в тайны организации не стали. Однако, с другой стороны, соединение усилий по охране священного самодержавия с ним самим и с его многочисленными «прогрессивными» сторонниками-реформаторами, пусть даже и временное, вполне могло оказаться не бесполезным.

Тем более, что Лорис-Меликов нуждался сейчас в поддержке, наверное, больше, чем когда-либо.

В ночь перед казнью Млодецкого его посетил писатель Гаршин, довольно известный писатель и автор рассказов о Русско-турецкой войне. Он пришел, чтобы убедить графа отменить казнь и тем самым «убить нравственную силу людей, вложивших револьвер в руку этого несчастного человека, прервать цепь насилия, когда террор порождает казни, а казни вызывают все новые покушения». Писателю очень хотелось, чтобы Лорис-Меликов переговорил с царем, показал ему письмо, которое он заранее написал, и тем самым предотвратил исполнение приговора.

Потому, что на следующий день после событий двадцатого февраля граф Лорис-Меликов был еще в глазах общества подлинным героем — даже сам факт покушения свидетельствовал, насколько опасна и сопряжена с риском роль спасителя России. Зато назначенная казнь несостоявшегося убийцы, с которой начиналась теперь борьба с «крамольниками», не могла не наложить свой отпечаток на все последующие действия правительства и на их оценку в обществе. Для многих обывателей и покушение, и виселица могли стать плохой приметой на близкое будущее…

Говоря по совести, предложение графа не оказалось для Федора Федоровича неожиданным.

Всем известно было, что государыня тяжко больна чахоткой и что место ее возле Александра II вот уже почти пятнадцать лет занимает фрейлина Екатерина Долгорукая, родившая царю четырех детей и, в конце концов, переселившаяся в Зимний дворец. Поговаривали также, что эта могущественная фаворитка имела давние счеты с Третьим отделением — будто бы, когда-то шеф жандармов, державший сторону императрицы, грозился «истребить» ее соперницу-девчонку, которая только еще набирала влияние при дворе. Теперь положение госпожи Долгорукой упрочилось, и, видимо, наступил подходящий момент, чтобы расплатиться за обиды прошлого.

Ясно, что без предварительного одобрения государя сам Лорис-Меликов ни за что не решился бы озвучить подобное предложение. Екатерина Долгорукая симпатизировала начинаниям графа, и нетрудно было догадаться, что оно было получено не иначе, как по ее протекции…

— Что же, ваше сиятельство… — одобрительно погладил пышные генеральские бакенбарды бывший обер-полицмейстер. — Пожалуй, подобная реорганизация в самом деле позволила бы исключить межведомственные дрязги и конкуренцию. Ну, а борьбу с политическими движениям сосредоточить в одних руках.

Принципиальных возражений против такого решения у Федора Федоровича не было.