Золото гуннов

У Мундцука были при жизни стеклянный стакан и блюдце чудесной работы боспорских мастеров, небесно-голубого цвета с фигурками девиц. Из стакана он пил ромейское вино и сурицу, а блюдце просто держал для пущей красоты, иногда ставя на него стакан. А еще у него было покрытое золотыми чешуйками бронзовое ведерко, из которого он поил своего коня. Эти вещи при жизни Мундцука вызывали зависть, но с его смертью они уже не представляли интереса, и их тоже положили к нему в могилу. Ибо со смертью владельца умирают и его вещи. А потому живые должны быть с живыми, а мертвые — с мертвыми. И никак иначе…

У изголовий поставили миски со снедью и питием. Как на этом, так и на том свете вожди родов ни в чем не должны испытывать нужды. Затем могилы были прикрыты сверху жердями из тут же срубленных березок и обложены камнями. Поверх всего из земли, песка и мелкого камня насыпали курганы. А чтобы какие-либо злодеи не позарились на добро, захороненное с покойниками, на погребения были наложены страшные заклятья. И горе тому, кто попытается проникнуть в могилы. И не только ему самому, но и всему его роду до седьмого колена.

Ратше доводилось не раз видеть могильные курганы прежних вождей русов и скифов. Особенно величественны были скифские курганы. Старики сказывали, что когда хоронили вождя скифов, то в могилу под курган вместе с ним погребали не только его любимого коня и младшую жену со слугами — дело понятное, но еще через год умерщвляли пятьдесят молодых юношей и пятьдесят коней.

Коней, распяв на бревнах, чтобы не падали, расставляли вокруг погребального кургана. Затем на крупы этих коней помещали тела юношей, пропустив через них деревянные основы, чтобы не гнулись и не падали. При этом умерщвляли не пленников, не рабов, а юных сородичей, самых красивых и знатных сородичей…

И такая почетная стража, такая дружина годами, если не десятилетиями, пока окончательно не истлевала под дождями, снегами, ветрами и не рассыпалась в прах, несла охрану кургана. Но не стало скифов, растворившихся среди сарматов, алан и русов. Претерпели изменения и их древние традиции погребения. Ибо все течет и изменяется в этом зыбком мире. И теперь только груды костей, выбеленных дождями, снегами, ветрами и временем, лежат у подножий этих курганов.

…Возведя курганы над телами Савира и Мундцука, на их вершинах справили страву, помянув покойных протяжно-гнусавыми песнями-сказами и пиршеством из мяса убитых туров, целиком зажаренных на углях огромных костров. В дело пошла и сурица, захваченная охотниками из родных становищ. Брали просто на пиршество, пригодилась для тризны.

4

После свершения обряда погребения по велению Ругила двинулись в обратный путь, ведя с собой пленников, Кастера и сообщников Савира на суд Харатона и вождей племен. Пленники были понуры — понимали, что ничего хорошего на суде их не ждет. Всех присудят к смерти — ведь не столь важна их вина, как жажда развлечения Харатона и иных их смертными мучениями.

Тревожные тени скользили и по лику Ратши: осознавал, что его содействие Ругилу в разоблачении козней и коварства Мундцука, вскоре станут всем известны. И радости у Харатона и других гуннов не вызовут. «Теперь держи ушки на макушке, — настраивал он себя на осторожность. Но делиться тревогой с Ругилом, пребывавшем в радостном настроении по случаю избавления от соперника и врага, не спешил. — Зачем омрачать другу торжество удачи?. Пусть радуется, если имеет в том нужду».

Суд, как и полагал Ратша, был недолог. Харатон, вожди и старейшины племен сначала заслушали Ругила и его воев, потом воев, бывших с Мундцуком. Не обошли они вниманием и Ратшу, постаравшегося свою роль в этом деле несколько сгладить и стушевать. Что, впрочем, не помешало волхву-русу заметить, как недобро блеснули черными молниями раскосые очи Харатона, восседавшего на этот раз не на вороном коне, а на деревянном троне, сплошь покрытом золотом и серебром. И не только у него. Многие гунны желали бы видеть Ратшу рядом с Кастером, а не с Ругилом. Слушать же виновных ни Харатон, ни вожди и старейшины уже не пожелали, ибо пришли к единому мнению, что Кастер и люди его брата Савира виновны.

— Смерть ему, — небрежно махнул дланью Харатон.

— Смерть! — подтвердили вожди и старейшины, в том числе и из племен угров. — Смерть!

— Смерть его людям, — поиграв перстами, сплошь унизанными золотыми перстнями с разными драгоценными каменьями-лалами, с ленцой обронил Харатон.

Великий хан настолько пресытился жизнью и властью, что даже предстоящая казнь осужденных, казалось, уже мало его волновала. Не вызывала ни любопытства, ни радости мщения, ни внутреннего удовлетворения, ни торжества справедливости.

— Смерть! — повторили вожди племен.

Сказано — сделано.

Не прошло и полдня, не успел лучезарный Световит перенести свой горящий золотом щит на вторую сторону небосклона, как Кастер и люди Савира были казнены. И не только казнены, в чем сомневаться не приходилось Но уже из вываренного в медном казане черепа Кастера мастер-гунн, улыбаясь рысьими глазами и сопя от усердия, готовил кубок для ханского застолья.