Золото Каралона

– Пришел работяга в больницу, держит отрезанную на пилораме кисть руки и кричит: «Пустите к Шалаве Багровичу!» Сестра медицинская говорит, что не Шалава, а Шалва Багратович. А он в ответ: мне насрать! Пусть пришьет, я знаю, Шалва все может.

Малявин ходит по коридору из конца в конец и шепчет: он все может, он непременно спасет отца, ощущая то большое родственное чувство, о чем вслух никогда не проговаривалось между ними, но без которого жить невозможно, как ему кажется в этот момент.

Аркадий Цукан очнулся после наркоза. Он оглядывает стены реанимационной палаты, окно с перекошенной двойной рамой, оштукатуренный потолок в паутине вихлястых трещин, похожих на карту российских дорог. С трудом приподнимает правую руку, чтобы дотянуться до стакана с водой и не может. Кривится от жестокой боли во всем теле.

– В этот раз мне до берега не доплыть…

Иван поит из стакана и не знает, что нужно говорить в таких случаях. А врать не хочется.

Пришла медсестра, делает укол. Боль отступает. Он укладывает забинтованную левую культю удобней на одеяле.

– Ты иди. Иди, занимайся делами.

«Не успел я на Зимнояху… Ванька не вытянет такую громаду. Жесткости нет, слабоват. Да и женушка…»

Цукан в одну из поездок в Магадан наведался к Ольге Нарецкой. Она вышла в домашнем халате и тапочках, без макияжа. Беременность слегка подпортила ее ослепительную красоту. Возможно, поэтому вымученная вежливая улыбка. Предлагает кофе… «Или вам что-то покрепче?» Усмешка.

– В сезон не выпиваем горячительных напитков.

– А в Магадане только и разговоров: где купить не паленую водку, спирт, да мясом забить холодильник.

– Бездельники. А у нас настоящая работа.

– Поэтому рожать я буду одна, без мужа!..

– Зачем вы так? Приедет… А то, может, в Усть-Омчуг, там отличные врачи…

– Нет. Тогда уж в Саратов, к родителям.

Цукан пьет кофе без сахара, морщится, не понимая прелести этого напитка. Рассказывает о перспективах разработки нового золоторудного месторождения, что производственные активы артели вырастут в десятки раз.

– Нужно, чтобы Иван занялся Зимнояхом.

Ольга его не понимает. Они словно из разных миров. Нарецкая говорит:

– Будь моя воля, я распродала бы ваши бульдозеры и уехала в Калифорнию. Открыла бы художественную галерею…

Огорчился Цукан от такого откровенного неприятия дел их старательских, с которых не только можно кормиться, но и чувствовать себя человеком, независимым и свободным. Но Ивану ничего не сказал, представляя, как ему непросто прорываться через эту отчужденность жены. И все же сын молодец. Порадовал, настоял на своем, внука решили назвать Федором, в честь деда.

Цукан мысленно проецирует на стене карт-план, маршрут проводки в Зейский район бульдозерной техники и экскаваторов по зимнику через Аюнский перевал к верховьям водораздела Гилюя от станции Дипкун. Он заранее определил, что промприборы придется забрасывать вертолетом, а разборно-щитовые дома и стройматериалы можно попробовать поднять по Гилюю на катере от паромной переправы во время весеннего паводка.

Глава 32. Америка

Полсуток до Москвы они летели весело, на кураже. Тихонько выпивали шведский «Абсолют», Шуляков перемигивался с хорошенькой стюардессой. В Шереметьево Кнехта неожиданно развезло. Сашка тащил его на себе в зал ожидания и поругивался: «Расслабился, урка, а в кейсе ценные бумаги на миллиард».

Из Шереметьева он однажды летал в Кёльн на молодежное первенство Европы, в памяти все затушевалось, надо искать терминал «В» для вылета в Америку, а на руке висит понурый «смотрящий». Прислонил Кнехта к стене, кейс браслетом к руке пристегнул, сам к стойке информации, продолжая глазами косить за спину. Пояснения получил, обернулся, а Кнехта нет. Метнулся сквозь мешанину людскую с захолодевшим от страха нутром… Кнехт сидел на корточках у стены в позе колымского чифириста и что-то бурчал матерное, рыская по сторонам глазами.

– Бля буду – вырубился! Чайку бы…

Присели в кафе у барной стойки.

– Парень, сделай крепкого чаю.

Бармен посмотрел непонимающе, сунул в чашки пакетики.

– «Липтон», другого нет.

– Ладно, положи в кружку парочку этих гандонов. Москва! Чай заваривать разучились.

После горячего чая с глотком водки, Кнехт повеселел, начал балагурить как ни в чем не бывало: «Сашок, падлой буду, не ожидал. Расслабон вышел. Но теперь полный порядок».