Золото Хравна

В Стейнбрёкке они приехали уже заполдень. Ари, сын Эрлюга, пригласил их к трапезе. Они наскоро перекусили, но от ночлега Торлейв отказался.

— Куда мы так бежим? — спрашивала Вильгельмина. — Почему ты не захотел остаться ночевать у этого доброго крестьянина?

— Хочу засветло дойти до Оксбю, — объяснил Торлейв. Внизу под ними расстилалась белая долина, покрытая густыми лесами. По правую руку лежало озеро: оно казалось бескрайним, дальний берег терялся в тумане. Призрачными видениями проступали сквозь пелену вершины далеких гор. Слева влажная зеленоватая дымка горизонта скрывала зыбкую поверхность невидимого моря.

К вечеру они и впрямь вышли к Оксбю — небольшому поселению на скалистом берегу озера. Утопающие в снегу бревенчатые дома по склону — это было все, что успела разглядеть Вильгельмина.

— Послушником я жил какое-то время в здешней обители, — сказал Торлейв. — Видишь храм на холме? Это и есть монастырь.

Они отворили калитку, и навстречу им поспешил из сторожки брат-привратник — совсем еще молодой парень, светловолосый и голубоглазый. Поверх рясы и скапулира[121] на нем были теплый суконный плащ и серый куколь, ноги обуты в меховые башмаки, казавшиеся огромными, хотя на самом деле они просто были набиты сеном — для тепла.

— Мир вам, путники. Я брат Оген. А вы кто будете, и что привело вас в нашу обитель?

— И тебе мир, брате, — Торлейв поклонился в ответ. — Я Торлейв, сын Хольгера. Я ищу брата Мойзеса. Здесь ли он?

— Брат гвардиан[122] в обители, в своей келье. Я пойду спрошу его, примет ли он вас, а вы покуда ступайте во внутренний покой, согрейтесь и отдохните.

Маленький монастырь был бы похож на обычный крестьянский хутор, если бы не небольшая, ладно срубленная ставкирка[123], что возвышалась на взгорке среди молодых елей.

«Точно невеста, — подумала Вильгельмина. — Такая прекрасная! И золотом горит простой деревянный крест. А ведь никакой позолоты нет, этот крест будто сам светится изнутри».

Брат Оген провел их в светелку, в которой обычно по утрам собирался монастырский капитул[124]. Здесь было тихо. Едва слышный запах ладана разливался в воздухе. Большое распятие висело над дверью во внутренние покои. По стенам тянулись лавки, посередине стоял аналой, застеленный светлым покровом с вышитыми по краю васильками. Вышивка была совсем простая, точно ее делала маленькая девочка, и это особенно тронуло Вильгельмину.

— Кто такой гвардиан? — шепотом спросила она Торлейва.

— У францисканцев так называется настоятель обители.

— Тыс ним знаком?

— Да.

Послышались шаги, дверь распахнулась. В горницу быстрым шагом вошел монах — высокий, сутулый, очень худой; подпоясанный веревкой хабит висел на нем мешком.

Вильгельмина редко видела столь смуглых людей. Лицо монаха было будто высушено и выдублено солнцем, и светлосерые глаза его, казалось, выцвели под жаркими лучами. Он был немолод, хотя Вильгельмина не смогла бы сказать, сколько ему лет. Годы избороздили морщинами его лоб, но взгляд сиял жизнью.

Торлейв хотел встать на колени, но брат Мойзес, беззвучно смеясь, поднял его и крепко обнял.

— Торлейв! — проговорил он. — Как ты возмужал! Совсем взрослый. Я так рад видеть тебя!

Торлейв поцеловал его руку.

— И я безмерно рад видеть вас!

Брат Мойзес перевел взгляд на Вильгельмину.

— А это что за парнишка с тобой?

— Это не парнишка, — сказал Торлейв, — это Вильгельмина, дочь Стурлы, сына Сёльви.

— Вот как! — задумчиво произнес монах. Он подошел к Вильгельмине и снял с ее головы лапландскую шапочку. Светлые волосы Вильгельмины рассыпались по плечам. Брат Мойзес положил руку ей на макушку и большим пальцем начертал на ее челе маленький крест: это знамение еще долго теплым пятнышком грело ее лоб.

Монах смотрел на нее с улыбкой. И она не могла отвести от него взгляд и улыбалась всё шире.

— Вы из самого Эйстридалира пришли на лыжах? — спросил он.

— Сегодня нас подвезли в санях, — отвечал Торлейв.

Поверх рясы и скапулира на нем был теплый суконный плащ и серый куколь, ноги обуты в меховые башмаки, казавшиеся огромными, хотя на самом деле они просто были набиты сеном — для тепла.

— Устали? Голодны? Скоро служим вечерню. Я скажу, чтобы вас потом покормили в трапезной.

— Спасибо. Расскажите: как вы живете? Как обитель? Братья?

— Да вот, как видишь, — сказал монах. — И церковь стоит, и крест, что ты сделал, возвышается над колокольней наперекор всем ветрам. Обитель живет тихой жизнью. И дай Бог, чтобы те бури, что закипают за морем вокруг ордена, ее не коснулись[125]. У отца нашего Франциска на небесах сердце болит за всех его детей. Ну а я, человек слабый, радею более всего о нашей небольшой общине.

— Значит, хорошо вышло, что вас отослали из Нидароса?

— Откровенно говоря, не устаю Бога благодарить, сыне, за то, что я здесь.

— А как братья? — поинтересовался Торлейв. — Как брат Кристофер? Как его спина?