Золото Партии

(Развязывает полиэтиленовый мешок, роется в нём и достаёт окровавленную, вырубленную из тела тазобедренную часть Розы. С восхищением смотрит на неё и, освободив из штанов сильно эрегированный член, начинает анальное сношение).

2-ой интеллигент: Язык Гомера, Демосфена и Перикла не может сравниться с её языком…

(Достаёт из мешка отрезанную голову Розы. Разжимает ей сведённые предсмертной судорогой челюсти и вставляет в мёртвые губы свой член).

1-ый интеллигент (Не прерывая своего занятия) : Коллега, а как Вам последняя публикация в «New Scientist» о конгруэнтности диффузионных межмолекулярных полей в пропилово-этановых средах?

2-ой интеллигент: Самая прекрасная женщина на Земле сейчас бы сказала:

«Зачем вы матом ругаетесь в присутствии девушки?!»

1-ый интеллигент: Пошла на хуй! (Учащает фрикции и кончает на окровавленный обрубок)

2-ой интеллигент: Не нравится – не слушай. Мы же интеллигентные люди! (Разворачивает голову Розы, тычет несколько раз членом ей в ухо и обильно заливает спермой мёртвое лицо).

Занавес.

25.07.05 13:53

Ночной Дрочащий

Иван Костров:

Чёрная река

«супер» Code Red

Когда судья зачитал приговор и Антон услышал такую, казалось бы, обычную и знакомую цифру 10, превращенную неумолимой Фемидой в адское оружие мести за якобы совершенное им преступление, он отключился от внешнего мира, и его перестало интересовать происходящее в зале суда. Десять лет лишения свободы в колонии усиленного режима… Какое непривычное и страшное значение вдруг приобрело это числительное! Его признали виновным по всем пунктам обвинения, проигнорировав очевидные факты, говорящие о его невиновности — Антона просто убрали с дороги, и он прекрасно знал, кто это сделал…

Из обвиняемого он превратился в осужденного — человеческое существо, лишенное прав и свободы. Он нервно курил в «обезьяннике», ожидая «воронок», а потом по дороге в следственный изолятор его вдруг атаковали целые полчища цифр, с которыми ему нужно будет теперь жить. Человека по имени Антон Головин больше не существовало. Вместо него теперь есть номер дела, а в зоне ему присвоят еще один безликий номер. Но самой страшной была цифра 3.650 — именно столько дней ему нужно будет вычеркнуть из жизни…

Адвокат заставил его подать апелляцию, но Антон знал, что ему откажут: когда делаются такие «заказухи», проплата идет во все инстанции. Сокамерники, как могли, старались поддержать его, но Антон был в глубочайшей депрессии, и через три дня эта бомба замедленного действия взорвалась: он написал заявление, что объявляет голодовку в знак протеста против решения суда.

Старший опер, к которому его тут же вызвали, постарался отговорить его от этого шага: «Ты пойми, Головин — это ты хуйню придумал. Хочешь привлечь к себе внимание? Так все же знают, кто тебя сюда упрятал — и что? Хоть кто-то рыпнется? Мой тебе совет: не создавай проблем ни себе, ни нам. Ты же понимаешь, что мы должны будем тебя отправить в изолятор, а через неделю начнем кормить насильно. Еще раз прошу: не занимайся хуйней!» Антон сидел, насупившись и глядя в пол. «Ну что, может, заберешь свою писульку, а? Ты ж нормальный человек, включи мозги», — еще раз попросил опер. Антон вскинул голову: «Да… Я отказываюсь… Я объявляю сухую голодовку!» Опер грохнул кулаком по столу: «Мудак! Ну, сука, ты у меня попляшешь. Не хочешь по-хорошему…»

В этот же вечер Антона Головина перевели в карцер. Его осмотрел тюремный врач, что-то записал у себя в тетради, и звук лязгнувшей замком двери возвестил Антону о начале его мучений.

На самом деле Антон очень испугался, когда решился заменить обычную голодовку на сухую. Человек совсем без воды может прожить не больше недели. Если его вовремя не начать поить, в организме наступают необратимые органические изменения, которые при любом исходе превратят отказавшегося пить в инвалида. Понимание этого к Головину пришло только сейчас, когда он улегся на непривычно отстегнутую в это время и застеленную матрасом жесткую карцерную нару. Но назад дороги уже не было: он твердо решил для себя, что лучше сдохнет, чем сядет на десять лет…

…В первую же ночь два охранника отходили его дубиналами, передав привет от старшего опера. А через ночь пришли снова, с садистским наслаждением нанося удары по свежим ранам… Боль словно размазали по всему телу, и определить место, где было больнее всего, Антон не мог. Он почти не слазил с нар, упорно отвергая предлагаемую ему пищу. Когда его взгляд натыкался на торчащий из стены у параши кран (стоило только попросить, и ему тут же открыли бы воду), он прикрывал глаза и давал себе слово, что выдержит до конца.