Золото Партии

«За вклад в развитие рубреки. Хит-трик. » Тушкин А.С.

Из серии «Племенные революционеры, или Жизнь Замечательных Блядей»

Николай Гаврилович рукоблудствовал, изнывая от стыда и похоти. Припав к дощатой стене и глядя в щелку, он наблюдал, как оправляется Вера Павловна. Задрав подол, она выставила свои «прелести» чуть не под нос Николая Гавриловича. Тонкая золотистая струйка звонко лилась вниз. Чуть вывернутые, розовые и блестящие половые губы сводили с ума Чернышевского. Еле сдерживая прерывистое дыхание, Николай Гаврилович обильно оросил семенем потемневшие доски, и, судорожно застегнувшись, быстрым шагом направился к дому. Ему было невыносимо стыдно за содеянное. Он живо вспомнил своё отрочество и папеньку, заставшего гимназиста Чернышевского, а для своих просто – Николеньку, на чердаке, за просмотром срамных дагерротипов и онанирующего. Николеньке тогда здорово попало. Он был жестоко выпорот и отлучен от всех радостей жизни на месяц. Как то: прогулки, катание на велосипеде, варенье, просмотр журнала «Нива» и купание в реке. Оставлены только учёба и воскресные службы в церкви.

Будучи уже в зрелом возрасте, Николай Гаврилович не перестал стыдиться рукоблудия, хоть и занимался им частенько, хоть и папенька уже семь лет как покоился на городском кладбище, всё одно, отроческие впечатления от порицания и позора оставили след на всю жизнь. Как человек образованный и интеллигентный, Николай Гаврилович понимал, что рукоблудие это не панацея, что в сорок лет уже пора обзавестись женою и детьми, стать почтенным отцом семейства и жить как все. Но вся беда состояла в том, что в провинциальном Саратове образованных и возвышенных женщин абсолютно не было, а связывать себя узами брака со скучной и обыденной мещанкой было невыносимо.

Всё изменилось, когда в соседний дом приехала, нет, пожалуй, впорхнула некая Вера Павловна, то ли племянница, то ли внучка бывшего соседа Савелия Игнатьевича, усопшего аккурат на масленицу.

Вера Павловна была моложе Чернышевского лет на двенадцать. Сначала он принял её за обычную столичную штучку, этакую вертихвостку, прожигающую жизнь в веселье и погоне за развлечением.

Но каково же было его удивление, когда Вера Павловна во время дружеского визита для знакомства с новым соседом, заговорила о поэзии Пушкина, о французской революции и даже о старике Вольтере.

Теперь почти каждый вечер они сидели в беседке и разговаривали. Николай Гаврилович был опьянён. Он влюбился в Веру Павловну стремительно, окончательно и бесповоротно. Такой чуткой, такой возвышенной женской натуры он не встречал никогда. Вера Павловна показала себя отменным рассказчиком и внимательным слушателем. Очень часто она рассказывала Николаю Гавриловичу свои сны. Не обычные женские глупости, а совсем другое. Ей снилось совершенно новое человеческое общество, абсолютно равноправное и свободное. Общество всеобщего труда и братства. Вера Павловна так живо представляла его, что Николай Гаврилович сам загорелся этой необычной идеей. Как человек культурный и хорошего воспитания, Чернышевский никаких вольностей себе не позволял, хотя страсть в его душе разгоралась всё сильней и сильней. Эта страсть и подтолкнула его субботним днем к крохотному банному оконцу.

Николай Гаврилович знал, что Вера Павловна пошла париться, изнывая от похоти и стыда он тихонько подкрался к низкой баньке, заросшей лопухами по самую крышу, и осторожно прильнул к стеклу.

Вера Павловна сидела на полке бесстыдно раздвинув ноги и поглаживая себя по груди. Груди эти, немного грушевидной формы с задорно торчащими сосками, покрывали капельки пота. Второй рукой Вера Павловна энергично поглаживала, чуть проникая пальцами внутрь, своё лоно, представшим пред ошалевшим Николаем Гавриловичем во всей своей бесстыдной красе. Глаза Веры Павловны были прикрыты в сладкой истоме. Оторвавшись от груди она нащупала на лавке огурец, пупырчатый и внушительных размеров. Чуть поводив им по половым губам, Вера Павловна стала вводить его внутрь влагалища, слегка поворачивая в стороны. Дыхание её участилось и стало прерывистым. Огурец то погружался целиком, то выходил наружу, покрытый блестящей слизью. Николай Гаврилович оцепенело смотрел на предмет своего обожания, боясь верить увиденному. Как? Почему? Откуда, могла эта обитательница элизиума, эта бесплотная фея набраться такого вопиющего разврата? А фея тем временем взяла второй огурец и, облизнув его, стала заталкивать себе в зад. Николай Гаврилович оторопело смотрел на происходящее не в силах отвести взор. Его брюки давно намокли от изверженного семени, щеки горели от стыда и ярости, в голове царил полнейший сумбур. Словно во сне он оторвался от банного окошечка и на ватных ногах побрёл к себе.