Золото Партии

А оказалось все проще: три синих, две серых. Еще были белые, lot's of it... Вперемешку с быстро скрученными в папье джойнтами, пилюли; огромная бутылка дешевого виски, позже грибной чай; дорогое, для среднестатического обывателя вино; подешевле ...надцать бутылок «Мартини»; никем не тронутая, из двадцати четырех бутылок, коробка «Хейнэкена».

Персонажи вбивались в мою обитель с циферблатным промежутком больших настенных, но угловато-лежащиx на полу часов, интервалом в десять-пятнадцать минут. В мое, лежащее на полу, время.

Пахнет ламбадой, румбой и потными пёздами трех испанских девственниц. По ее словам, они такие. Вдобавок англичанин-карлик с отвратительным одеколоном. В выборе ее друзей я ограничен своей фантазией. Я не добрый, я не злой. Мне похую. Я верю во вселенское течение. Все идет правильно, верно (нужное выделить и добавить), так нужно кому-то. Все идет на хуй!!! Не показываю никому свою истерику уставшего бедуина.

Еще какой-то араб с отвратительным лицом, всем все время рассказывающий о своем прадеде. Погонщиком верблюдов он был, и умер от недостатка женского. От недостатка любви. Он и тонны песка. Ничего живого вокруг. Лишь верблюды плюют ему в необмотанный тканью рот.

«Мон амур! Afffff. Бoн суар», — сказала она и облизнула мне правую руку, свисающую с кровати. Я открыл левый глаз. Всё то же лежащее время, лишь в положении восемь.

«Мне в туалет надо!»

Она появилась в моей жизни почти случайно. Я свернул сегодня с обычного маршрута. От «L'Universite du Quebec» по улице святой Кэтрин до МакГила не более получаса пешком. Центр, святая Кэтрин, всегда живая и любящая всех и каждого, сердце Монреаля, с его стариной архитектурой, хиппи-панками-блядьми-рокерами-байкерами и свежестью моих погрязших в себе самом мыслей эмигранта. Я жив, и я иду.

Вечерело. Я шел по вымощенной камнем улице Ларье, старого порта Монреаля. Чему-то улыбающийся — то ли чайкам, жадно кричащим, словно спившиеся вековые пираты у вонючей старой пристани, выпрашивающим у выходцев из «МакДональдса» подачки, то ли чеку, теплом отдающему в кармане. Первый от «гавермента» Канады полученный, от провинции Квэбэк, за изучение французского, так здесь необходимого, такого красивого, как блядство на губах томящейся взаперти тридцатитрехлетней девственницы. То ли утомленному за осенним днем и его красками солнцу, падающему за три старинных, невысоких, но длинных здания.

Я купил ее. Точнее, выкупил. Нечеловек-француз бил ее, за то, что посрала на асфальте, на камни, может, выложенные его прадедом. Да похую как.

— Сука! Ты — уебан! — Все, на что хватило меня, моих заученных: «La vash. Va t'en. Salop!»

Ему не хватало на что-то. Да мне было по хую, на что ему не хватало. «Оставь мне собаку, идиот! И иди себе». Он передал мне поводок, а я ему — сорок канадских единиц выживания.

— Salut, la.

— Salut.

Мне страшно смотреть на них. Hахуй рекламу! Неоновую, печатную. Всю. Такие заведения должны быть без затейства снаружи и уж тем более широкоформатных плакатов IN — « Ты с нами» и «Жизнь продолжается».

Всё в черном и белом, лишь голубовато-зеленого оттенка стены. Я между ними — на втором, седьмом и шестнадцатом этажах. Я мою полы и слушаю крики их душ. Вопли, иногда неряшливый смех изо рта, где нет зубов — ей семьдесят девять, небо несолнечное и никого нет за проведенной-провоженной жизнью.

Слушал ДДТ. Один, закрывшись в подсобном помещении для уборщиков, «клинщиков». Один, и мои двести сорок гигов живой, душевной музыки. Пометил этажи в «Экселе», протер подоконник, полил цветы.

Звонил российскому другу, читал наизусть Шевчука. Говорил много. Он положил трубку, но по почте выслал перевод. Кажется, умер после. Трубку никто не берет. И я опять пьян.

И он тоже плакался, но о своем, приевшемся и возмутившем. Хотел умереть. Похоже, умер, но послал неоднозначный перевод. «Читай», — сказал.

Читаю.

Leaves on window get pale from your breath

Pane grow over a water like brew

It has got neither bottom nor death

I should say «Farewell!» now to you

We will bring hand of warm till the dawn

After cold and so long winter’s time

We must live cos’ there is a breakdown

In the space which absorbs our crime

This is all that will stay here after I leave

This is all that I will take with me…

There’s a shivering flame of the candle

It reminds of the dresses you wore

And the memories offer a gamble

Look at me, please, keep silence, no more!

The black Moon high above us complains,

Tired with weeping gulls on the wall

Draw me something on this windowpane

Whisper just like a river at all

Resurrection has come and we drink

Both of dreams and а sorrow in glass

I don’t know why the chain was our link

Road star rules my destiny’s path

Don’t cry and forgive if you can

Life isn’t sugar and death is not tea

I must follow my own way again

The last ship’s only waiting for me!

This is all that will stay here after I leave

This is all that I will take with me…

(c) Биг Дик

Оригинальное — Шевчук Ю.

Это все, что останется, после меня... Это все, что возьму я с собой...