Золото плавней

Но закон гор обязывал помочь тому, кому эта помощь была необходима. К тому же у этих тугуз-кузуков кроме убитых был еще один тяжело раненный. И только от них самих – мирно настроенных адыгов зависела сейчас жизнь одного из этих «волков» в покрытых серой пылью одеяниях.

Без колебаний старшие из горцев приняли решение помочь. Честь и достоинство в горах – неизмеримые ценности. Независимо от того, правоверный ли ты мусульманин или же казак – тугуз-кузук.

Старшие, управляя арбой, сидели спереди. Повозка была типично кавказской. Высокая, четырехколесная, с высокими же бортами.

К деревянной оси прикреплялись две дрожины, передние концы составляли оглобли, в которые впрягалась лошадь. Вторая лошадь была припряжена сбоку в веревочные постромки. Колеса были сделаны без спиц, вращались они вместе с осями, что давало беспрепятственно пересекать небольшие речные броды.

Мальчик – сын арбакеша, приткнувшись к правому борту арбы, облокотился на него и поджал ноги под себя. Взгляд его блуждал то на вторую половину арбы, где лежали неживые тугуз-кузуки, то снова устремлялся в бесконечную синь неба, где высоко среди небольших облаков-барашков парил орел. Словно слова молитвы, доносился до слуха мальчика печальный крик этой свободолюбивой и гордой птицы. Он медленно кружил над продвигающейся к своей цели повозкой. Попадая на колдобины, колеса подпрыгивали, и сама арба вздрагивала. Рогожа, которой были накрыты тела казаков, приподымалась, и через нее были видны синюшно-белого цвета руки и лица убитых. На некоторых из них зияли глубокие раны с темной запекшейся кровью.

Было немного дико и страшно. Казалось, что мертвые не умерли до конца и сейчас встанут, оскалив свои искаженные гримасой боли рты. Чтобы отвлечься, мальчик снова переводил взгляд на орла, сопровождавшего в высоте их арбу. Но какой-то неведомой силой место, где лежали тела убитых, притягивало его взор вновь и вновь. Это было и интересно и пугающе одновременно. Мальчик не мог заставить себя не смотреть на мертвых. Это необъяснимо завораживало.

С левого края доносились слабые стоны раненого. Его сухие губы двигались, казалось, беспорядочно. Он что-то шептал на непонятном мальчику языке. Адыг-подросток различал лишь отдельные короткие слова. Этот раненый чужак с загоревшим, почти черным лицом звал то какого-то Билого, то называл совсем странное слово Рева, то с его губ слетало «Господи». Все это было непонятным для подростка, и он в который раз переводил взгляд с тел, накрытых рогожей, на горы или орла, посылавшего печальные крики с высоты. Чувствовалась усталость в его еще детском теле. Но он боялся уснуть. Ему казалось, что стоит ему закрыть глаза, как мертвые сразу протянут к нему свои руки и заберут с собой в свой мир. На Кавказе жила легенда, что солнце, заходя на ночь, перемещается в подземный мир, где обитают мертвые, и светит там до восхода. Но порой мертвецы покидают свой загробный мир и выходят наружу, чтобы погреться в лучах дневного солнца. Если же на их пути попадался живой человек, то они утаскивали его с собой под землю, и оттуда уже не было выхода.

Стоны раненого отвлекали от мыслей о мертвецах. Бессвязная речь его доносилась до слуха мальчика. В очередной раз раненый застонал чуть громче. Снова язык этого чужака не был понятен подростку. Странное слово то ли «пит», то ли «питьи».

– Хiу лавъхьуна? – подобравшись чуть ближе к раненому, спросил мальчик. Губы раненого задвигались, и он чуть слышно произнес:

– Хииии…

– Дада, и мотт бийца хиии! – крикнул мальчик отцу. Тот обернулся и, сняв с пояса баклажку с водой, бросил ее сыну.

Мальчик проворно поднял флягу и, открыв крышку, влил в приоткрытый рот лежавшего перед ним казака немного воды. Тот жадно сглотнул, заходив на горке кадыком.

– Еще, – застонал раненый. – Пить…

Мальчик понял без перевода и вновь наклонил баклажку к пересохшим губам раненого. Тот стал жадно глотать живительную влагу. Мальчик, испугавшись, отвел руку с баклажкой, негромко покрикивая на чужака:

– Дукха! Йиш яц дукха!

Его отец, управлявший арбой, услышав голос сына, обернулся.

– Дика ду, кiант! Дика ду!

Раненый, приподняв голову, посмотрел непонимающим мутным взглядом на адыгов. Затем повернул голову и перевел взгляд на рогожу. Казалось, он не соображал, где находится и кто рядом с ним.

– Пашка, – слетел с его губ сдавленный крик, – Па…

Он не успел повторить это непонятное для адыгов слово и вновь впал в беспамятство, опрокинувшись навзничь. Мальчик прикрыл раненого рогожей, подложив ему под голову папаху. Перебравшись в перед арбы, он коснулся рукой плеча отца. Тот посмотрел на сына и улыбнулся, сдержанно, как и подобало улыбнуться отцу подрастающему сыну – будущему мужчине.

– Дада, и дiадийша, – сказал мальчик.

– Дика ду. Дика ду, – повторил отец, ласково потрепав сына по голове, накрытой папахой.