Золото плавней

– Шо, Мыкола, ухайдакался? Али слякался да зажурылся? – Образ Ревы отчетливо обозначился впереди. Он словно замер, махая рукой и зовя Билого с собой. – Пишлы, драголюбчик, со мной, там добре. Не трэба нудыгувать.

Билый повел головой, мол, нет, не пойду, и образ Ревы исчез. Вновь повторилось отчетливо:

– Киии, киии.

– То беркут плачэ. Кубыть по тэбэ, козаче. – Голос показался до боли знакомым. Смеющиеся глаза деда, убитого басурманами с десяток лет назад, предстали пред очами сотника. Потянул руку к нему. Не смог. Словно гиря двухпудовая висела на руке.

– Памятуешь, унучок притчу об орле-беркуте? Як там було? – И вновь смеющиеся глаза деда заполнили все пространство, и откуда-то рядом, словно кто-то читал неестественным, неземным голосом:

– Говорят, что в возрасте тридцати лет когти орла становятся слишком длинными и гибкими, и он не может схватить ими добычу. Его клюв становится слишком длинным и изогнутым и не позволяет ему есть. Перья на крыльях и груди становятся слишком густыми и тяжелыми и мешают летать. Тогда орел стоит перед выбором: либо смерть, либо длительный и болезненный период изменения, длящийся много дней…

Свободолюбивая и гордая птица, презирая смерть, летит в свое гнездо, находящееся на вершине горы и там долго бьется клювом о скалу, пока клюв не разобьется и не слезет… Потом он ждет, пока отрастет новый клюв, которым он вырывает свои когти… Когда отрастают новые когти, орел ими выдергивает свое слишком тяжелое оперение на груди и крыльях… И тогда, после боли и мучений, с новыми клювом, когтями и оперением, орел снова возрождается и может жить еще тридцать лет.

– К чему это? – мелькает в сознании Миколы. – Где я? Я умер?

Становится не по себе. Что-то теплое и немного соленое падает ему на сухие уста, а губы словно не его. Невозможно ими пошевелить. Хочется крикнуть, и ему кажется, что он кричит, но вокруг тишина.

Вспышка света.

Что это? Похоже на длинную пещеру и свет в конце ее. Мягкий, какой-то неземной. Какая-то невидимая сила поднимает его тело. И вновь провал в глубокую бездну, из которой доносится громкое «киии, киии».

Это длится невыносимо долго. Кажется, что времени нет совсем. Что он в другом мире. Странном, чужом, незнакомом.

Еще один образ. Четкий. Ясный. Василь Рудь. В руках у него шашка, другой – держит коня под узцы.

– Дядько Мыкола, твий кинь. Трымай.

– Мой? – неуверенно переспрашивает Микола.

– Твой! Трэмай и журись. Я по делу. Важное оно, вот те хрест.

В следующий момент он с Василем на вершине горы сидят.

– Шо губы накопулыл? – спрашивает он Рудя. Семечки лузгают, сплевывают в бездну. Высоко сидят, мимо стелются облака.

– Не жури за Марийку. Бес попутал.

– Ох и грешен ты, Василь. Сильно грешен. Одни молитвы не помогут.

– Не помогут, – соглашается казак, вздыхая.

Рудь исчез. На его месте возник образ теплый, желанный, любый. «Марфушка. Било лыченько. Коханна моя».

Марфа смеется, и вдруг ее лицо искажает гримаса боли и страха. Она кричит:

– Миколаааааа.

Последний образ – мальчика-черкесенка. Злобное лицо, что-то держит в руках. Хлопок. И вновь провал. Чувствует Микола, как летит в бездну. Свободно, легко.

– Киии, киии, – где-то совсем рядышком пронзительный крик и хлопанье крыльев. Словно подхватил его орел и уносит в безбрежные небесные дали.

– Киии, киии.

Все кружится. Темно. Провал. Теперь надолго…

Сделав еще один парящий круг в воздухе, орел, печально крикнув свое «киии, киии», уселся на крышу одной из смотровых башен. Той, что была ближе к входным воротам. Вертя головой по сторонам, эта гордая и свободолюбивая птица оглядывала зорким взглядом то, что происходило в ауле. Всем своим видом давая понять свое превосходство над теми, кто с рождения не наделен возможностью полета. Темно-желтыми глазами орел пристально осматривал местность, реагируя поворотом головы на малейшее движение. Судя по размерам, орел был взрослым и довольно опытным. Он знал, что где люди, там и кони, где кони – там овес, а где овес – там может быть его любимое лакомство – грызуны. Взгляд его привлек паддок, где еще недавно стояли кони. Все его тело напряглось как струна. Невесть откель взявшийся бабак копошился у яслей, в которых оставался не съеденный конями овес. Увлеченный едой, он и не подозревал, какая опасность ему грозит и что он сам может стать лакомым кусочком. Все произошло так быстро, что бабак не успел заметить, как орел, вытянув тело в одну линию, оттолкнувшись мощными ногами и одновременно взмахнув крыльями, соскочил с крыши башти, на которой сидел, и, паря на небольшой высоте, словно молния пронесся к паддоку. Его цепкие острые когти вонзились в жирную спину бабака. Вновь взмахнув широко крыльями, орел оторвался от земли и, выравнивая баланс в воздухе, запарил к уступу скалы, к которой примыкал аул.

С трудом сдерживая волнение, не прошедшее после битвы с черкесами, Василь Рудь обходил территорию аула. Мысль одна-единственная, но острая, режущая, не покидала его. «Дядьку Мыколу вбылы. А може, ни? Сам бачив, як вин упав. Як Марфа над ним похылылась сльозно. Як без него? Господи, подмогни».