Золото плавней

Момуль видел, как Василь Рудь несколько раз похылылся над Билым, ложил голову ему на грудь, снова приподнимался.

Судя по тому, что приказной, утеревшись папахой, встал и, снова надев папаху на голову, что-то сказал Марфе, казак догадался, что Билый жив. А когда подошел на расстояние вытянутой руки, то убедился в своих доводах окончательно. Сотник был жив, но состояние его тяжелое держало между небом землей.

– Ну шо, як вин? – тихо спросил Осип, смотря на лежащего без сознания Миколу, боясь потревожить душу раненого. Вопрос его оставили без ответа. Девушка находилась в трансе, покачиваясь взад-вперед, отрешенно смотря перед собой. Рудь утирал обильный пот с лица.

– Як вин? – повторил свой вопрос Момуль, трогая приказного за плечо.

Василь сразу не сообразил, к кому обратился Осип, к нему или же к Марфе, но, глядя на подавленное состояние казачки, ответил:

– Хрыстос в небесах, а душа в телесах. Жив. Тильки крови дюже богато потеряв, – ответил бодрым голосом Василь и сник.

– Бог нэ биз мылости, казак нэ биз щастя, – ответил Осип и, сняв папаху, осенил себя трижды двуперстием. – Слава Богу за все! – И хоть из раньше сказанного приказным понял состояние сотника, оценив ситуацию опытным взглядом, на душе стало немного спокойнее, отпустило. Посмотрел на казачку.

– Не плач дивка, ухватышся ще за чуба, – видя тоску Марфы, подбодрил ее Осип. – До свайбы зажывэ.

– Оттож. Загойится як на собаци, – поддержал одно-сума подошедший Иван Мищник. – Бог поможэ.

– Я слышал, что нашему сотнику ведунья от огня смерть видела. Выживет Билый, посмотришь.

– Да, что там ему пуля! Вот если бы две!

– Две! Да такого три не остановят!

Марфа подняла голову и, насколько могла, улыбнулась станичникам. Сил говорить уже не было. Сначала неволя, страх за неизвестность, за то, что могут продать в гарем турецкий, за то, что больше не увидит родной станицы да батьку. Затем чуть черкесенок не убил, и вот теперь ее спаситель, к которому она тоже питала искренние чувства, но не показывала их, лежит полуживой перед ней. За такой короткий срок столько испытаний. Даже для ее крепкого характера.

Как казачка Марфа осознавала, что показать свои чувства, а тем более слезы перед станичниками недопустимо. Не было в традициях казаков подобного. Даже при родителях дети, уже и сами семейные, скрывали чувства, отпуская их на свободу, лишь когда оставались наедине. Этому учили в казачьих семьях сызмальства.

В казачьем семейном быту взаимоотношения между мужем и женой определялись христианским учением, супруги жили по Священному Писанию.

– Не муж для жены, а жена для мужа. Да убоится жена мужа. Муж сродни Господу, а жена – церковь. Так и нужно относиться друг к другу.

При этом придерживались вековых устоев: мужчина не должен вмешиваться в женские дела, а женщина – в мужские.

На людях между мужем и женой соблюдалась сдержанность в отношениях с элементами отчужденности.

Но сейчас, склоняясь над почти бездыханным телом Билого, не зная, выживет он или нет, Марфа, как ни старалась, не могла сдержать чувств. Микола нравился ей. И это едва забрезжившее счастье могло сейчас ускользнуть, уйти в небытие навсегда.

Как и все казачки, Марфа имела в своем характере яркие черты гордости и независимости. Как поговаривали иногородние, впервые познакомившиеся с казачьим бытом, за внешней застенчивостью казачки зачастую скрывается сильный и неукротимый нрав, сознание хранительницы семейного очага и хозяйки дома.

Весь дом, все имущество, все хозяйство приобретено и держится только ее трудами и заботами.

Постоянный труд и заботы, легшие на руки казачек, дали особенно самостоятельный мужественный характер и поразительно развили в них физическую силу, здравый смысл, решительность и стойкость характера.

Казачка – свободная, воспитанная в среде, не знавшей ни рабства, ни крепостных господ, закрытых теремов и гаремов, она сознательно, как полноправный член семьи, отдавала свои силы, а часто и кровь для благосостояния и благополучия.

Казачки гордились своим происхождением – «не боли болячка – я казачка». Они решительно избегали браков с иногородними. С чужестранцами были неприветливы. Казаки упорно берегли свое племенное лицо, больше всего при помощи женщин, ревнивых хранительниц древних обычаев и чистоты крови.

Века постоянных боевых тревог, военно-полукочевого образа жизни, бытия в прошлом, выработали в казачке бесстрашную решительность и способность сохранять присутствие духа в моменты неожиданной опасности.

Она сумела достойно встать вместе с казаками с оружием в руках на защиту своих детей, куреня и станицы. И, несмотря на все это, она не теряла основных черт, присущих слабому полу: женственности, сердечности, кокетства, любви к нарядам.

Вот и сейчас в Марфе говорило женское начало. Хотелось выплакаться, излить душу. Но кто поймет ее? Станишники? Эти грубоватые, сухие на чувства в походах воины? Или тот орел, что треплет свою добычу на уступе скалы? Так они одного поля ягоды. И что им до ранимой женской души, скрываемой под покровом крепкого, недюжинного характера.