Золото плавней

Мысль работала, как пуля летала. Василь метнулся к богатой с виду сакле. Знал он по рассказам бывалых станичников, что такие хижины обычно принадлежат аульным князькам. Знал также и о том, что гостеприимство у горцев не меньшая традиция, чем у казаков. А значит, как и у казаков, у горцев гость – посланник Всевышнего. И даже иноверец, пока пребывает в гостях в ауле, неприкосновенен и находится под защитой князька. Гостю всегда отводились лучшие покои, подавалась к трапезе лучшая еда и порой даже вино. Размышляя об этом, Василь юркнул в подвал сакли. Не рассчитав высоты прохода, стукнулся со всего маха головой. Спасла от сильного удара папаха. Потер ушибленное место. Хотел было выругаться, да вновь наказ деда Трохима вспомнил. Стукнул сложенной в кулак ладонью по стене и теперь уже более осторожно спустился по ступеням в подвал. Через небольшое оконце пробивался тусклый свет. Но его было достаточно, чтобы глаза, постепенно привыкшие к темноте, разглядели в дальнем углу три большие макитэрки. Рядом на деревянном настиле стояла небольшая баклажка. Василь снял с горлышка макитэрки, что стояла ближе к нему, деревянную заглушку и повел носом. Запах доброго, настоявшегося вина проник в ноздри. Василь втянул в себя веселящий аромат. Искушение червячком заточило в голове. Сдержался. «В походе. Станишники прибьют, если почуют. Да и не время сейчас».

Наполнив баклажку, пулей метнулся назад, замедлив шаг у проема. Наклонил голову, чтобы пройти через проем и не стукнуться снова, и замер. Чуть правее на бетонном полу лежал дорогой работы кинжал. Василь живо засунул его за голенище ичиг и выбрался наружу. Во дворе сакли, нагруженная скарбом, стояла арба. Запряженная двойка лошадей всхрапывала, озираясь испуганно по сторонам. «Пригодится», – мелькнула мысль у приказного. Не останавливаясь, он преодолел майдан и через мгновение оказался у места, где лежал Билый.

Оставив баклажку с вином, Василь выбежал за ворота аула и спустился к речке, протекавшей совсем рядом. Приподнимая лежащие у берега камни, он рукой ощупывал почву под ними, пока рука не нащупала характерную для глины склизкую структуру. Набрав в ладонь приличный шмат, Василь вновь припустил в аул.

«Бигае, як куцый хвист за зайцем. Як скажэнный. И чегось!» – в недоумении подумал говоривший с одним из раненых казаков Иван Мищник.

Добежав до места, где лежал Билый, Василь живо вылепил из глины подобие небольшой чаши, влил в нее немного вина и, скомкав, вымесил две небольших лепехи. Рванул пропитанный кровью бешмет на теле Билого. Кровь еще сочилась из раны. Темная, она текла струйкой. «Добре, – подумал Василь, – з вены». Смочив вылепленную из глины лепеху вином, он приложил ее к ране на груди Миколы и крепко придавил ладонью. Надавливая на края, казак распластал лепеху вокруг раны, приклеивая таким образом к коже. Вторую лепеху, также смоченную обильно вином, Василь приложил к входному отверстию раны, приподняв плечо Билого и просунув глиняную заплату к области лопатки. Довольный тем, что знания, полученные от деда, не пропали задаром, а пригодились, Василь уселся рядом на землю и слегка улыбнулся посмотревшей на него Марфе. Кивнул ей головой.

– Усе будэ добре. Побачишь.

Марфа улыбнулась ему в ответ и прошептала:

– Дай Бог.

– Ух ты, бисова душа! Сущий аггел! – выругался Осип Момуль, сграбастав черкесского мальчишку своими сильными руками. Тот извивался, будто угорь, пытаясь вновь укусить казака за руку и вырваться из его хватки.

– Не придуши!

– Да что ж я, не разумию?!

– И ведь и не присткнуть звереныша, – пробормотал раненый казак, баюкая руку.

– Кубаристый, як тий карапет! Угомонись, а не то голову набекрень разом зверну, и тады кирдык тэбе! – строго прикрикнул Момуль. Мальчишка понял, что этот гяур-великан крепко держит его и что сопротивляться дальше бесполезно. Он затих и лишь взглядом дикого котенка барса посматривал на бородатого казака. Осип для верности связал черкесенка, как обычно казаки связывали пленных. Петлю веревки Момуль накинул на ноги, сделав два оборота, протянул к рукам мальчишки и, накинув вновь петлей, закрепил узел на спине.

Оценил свою же работу.

– Оце добре, – сказал Осип, проверяя крепость веревки. – Взопрел трошки! – Казак вытер пот со лба. – Теперича не сбежишь. – И, погрозив пальцем, добавил: – Гляди у меня!

Мальчик скрежетнул зубами, на всякий случай скаля их и показывая, как может разобраться с казаками.

Момуль покачал головой, сплюнул, подозвал одного из казаков и наказал ему стеречь «малэнького басурманчика». А сам торопливо зашагал к месту, где лежал Билый.

Издали он наблюдал за Марфой, склоненной к телу Миколы, и по ее эмоциям он понимал, что дело худо. «Черкесенок хотя и стрельнул наугад, но верно – пуля вошла в грудь сотника снизу вверх, – размышлял Осип. – Если навылет, то не так страшно, выкарабкается. Ежели в груди осталась, то погано. Пулю здесь не вынуть, а до станицы по колдобинам сотник не дотянет. И тогда смерть. Не от пули, так от раны». Казак вздохнул.