Золото плавней

– Доехав до черноморской станицы, войдя в хату и отдохнувши немножко, я стал оглядывать присутствующих: пригожая хохлушечка с удивлением на меня посматривала, двое ребятишек взбирались на печку, крича «москаль прийшов, москаль прийшов!», и наконец, на печке седой старик, ни на что не обращавший внимания, спокойно курил трубочку. В то время как я хотел завести разговор с бывшими в хате, вошел хозяин, вежливо и по-приятельски разговаривая с моим провожатым казаком-черноморцем, от которого я узнал, что он с его дозволения поставил лошадей под навес и задал им сена… мы с ним очень дружелюбно поздоровались. Сперва шли взаимные расспросы; мой казак рассказывал историю претерпленных нами бедствий, потом незначащие разговоры, из которых я узнал, что хозяин мой зовется Панхвилом Горлыком, что у него есть старый отец и что они, распытавшись с моим проводником, оказались дальними родственниками, хотя никогда и не видали друг друга; наконец, переговоривши обо всем, они единогласно решили, что мы блуждали по окрестностям потому, что «воно водыть». Это «водыть» сильно заинтересовало мое любопытство и я, обращаясь к моему казаку, сказал: «Послушай, любезный, ты обещал мне рассказать, что это такое – водит; ну, начинай, я тебя слушаю». Казак переглянулся с хозяином, а тот, улыбнувшись, моргнул мне, указывая на отца; я понял этот знак и, вставши с лавки, подсел к старику и сказал: «Пожалуй, дедушка, расскажи, что это у вас водит». «Та шож, водыть тай тыльки», – произнес он. Я понял, что с этой стороны приступ неудачен, а потому, отойдя назад, достал из кармана портсигар, вывул папиросу и, закурив ее, предложил старику. Тактика моя подействовала: тот, принимая ее, весело мне улыбнулся; я начал совершенно о постороннем. «Дедушка, давно ты в отставке?» «Та давно, вже годив с двадцати». «Что, ты был в турецкой или в персидской кампании?». «Та був». «Ты, дедушка, из запорожцев?» Этим вопросом я затронул самую чувствительную струнку старика. «Эге-ге! Из самых запорожцев», – сказал он самодовольно, покручивая усы. «Расскажи, пожалуйста, что у вас тут такое водит?» – повторил я прежний вопрос. «А от що, слухайте, пане», – сказал казак, спуская ноги с печи. Я насторожил свое внимание. «Это было давно, очень давно; лет, может быть, с пятьдесят, а то и с пятком, вот как давно.

Может быть, еще и отца вашего не было на свете, – прибавил он, улыбаясь, и потом, грустно покачав головой, как бы углубляясь в прошедшее, продолжал: «Да, тогда еще не переводились наши сичныки (сечевики); еще не померкла наша слава украинская; еще наши казаки не обзаводились домами, еще трубка да конь были милее жены, еще мы только на Кубань переселялись. Вон там, за черной плотиной, вправо строились курины (курени); в крайнем, как теперь помню, жил казак Касьян Остапчук, парень расторопный, хороший рубака, отличный стрелок и на коне молодец; куда ни повороти – запорожец-казак. И жена по нем была, Галя – лицом бела, взор ясный, волосы черные до самого полу, словом, раскрасавица! Теперь таких нет, все уже перевелось. И хозяйка-работница, и ласкова-приветлива. Любил ее Касьян, и был у них сынок – мальчик весь в отца: веселенький, беленький, красавчик; он был еще ребенок, по другому году. Казак был богатый: лошадей, скота, всего было много, а люди говорили, что и деньги имелись; да Бог их знает – я сам не считал. А ружей с насечкой из чистого золота, сабельных ручек в дорогих камнях, турецких пистолей с золотым разводом, – этого, я видел, много было. И хорошо жили Касьян со своей Галей – на зависть другим, в радость себе». Тут помолчав немного, старик опять заговорил: «Случилась у них радость: Господь дал им дочку.

Созвал Касьян к себе всех, друга и недруга. Дочку окрестили и стали гулять – и знатно гуляли тогда запорожцы; меду, пива, всего было вдоволь; из серебряных кубков, добытых войной у ляха и турка, пили украинцы три дня; еще раз опохмелились и, пожелав хозяину здоровья, распрощались и разошлись по куриням. Проредивши гостей, Касьян стал собираться в поле ночевать, чтоб там пораньше с божьей помощью приняться за работу. Пока он ужинал, пока собирался, стало совсем темно. Оседлав коня, сел он и поехал. Отъехавши с версту, а может быть, и больше, видит он – огонек у леса светится. «Дай-ка подъеду да закурю трубочку; там, верно, соседи». Приударил коня, подъезжает и видит: у огня сидит запорожец.

«Здорово, – сказал запорожец, – садись подле меня, закурим трубку; садись, добрый человек, до тебя есть дело».