Золото плавней

– За мной повторяйте. И шло три колечки через три речки. Як тем колечкам той воды не носити и не пити, так бы тебе, крове, нейти у сего раба божьего. Имя реки-те. – Казаки назвали каждый свое имя. – Аминь! – Девять раз «аминь» надо сказать… А теперь еще два раза повторить заговор. – Повторили. – Ну и славно! – просиял запорожец, словно от самой смерти казаков загородил. – Богдан! Максим! А к полякам я пойду. Этим молодцам сабелькой-то рубать да рубать. Погляди, силища какая! Что у Петро, что у Хведора… А у меня какая сила? На дыбе голоса не подать разве что. Столько рубцов и болячек. Привык я терпеть.

Богдан шагнул к старику, поглядел в голубые глаза его и опустился перед ним на колени:

– Прости, отец, за хитрости наши проклятые, но врага без хитрости не одолеть.

– Встань, гетман! – тихонько сказал старый запорожец. – Негоже тебе убиваться за каждого казака. На то мы и казаки, чтобы на смерть идти. Пришел мой черед. Не беда. Себя береги. Берегите его, хлопцы.

– Чем хоть порадовать-то тебя? – вырвалось у Богдана.

– Дайте мне воды попить и доброго коня.

Принесли воды, привели коня. Запорожец сунул за пояс два пистолета, попробовал большим пальцем лезвие сабли.

– Я за себя хорошую цену возьму. – Поманил семерых казаков: – Давайте-ка, хлопцы, оружие ваше. Заговорю от сглаза. То будет вам память от меня.

Казаки достали сабли, положили на землю, положили пистолеты и ружья.

– Господи! – поднял запорожец к небу глаза. – Очисти грехи мои, очисти и оружие мое. Царь железо! Булат железо! Синь свинец! Буен порох! Уроки и урочища среченные и попереченные, мужичие и жоначие. Аминь!

Вздохнул, улыбнулся, поставил ногу в стремя – и сразу пошел галопом, не оглядываясь.

– Имя-то ему как? – спохватился Богдан.

– Не знаю, – развел руками Кривонос. – Господи, помилуй раба твоего!

Герцы затевались вокруг польского лагеря то на одном фланге, то на другом. Стычки были короткие, но кровавые. Запорожец выехал перед лагерем один и стал вызывать поединщика. В него пальнули из пушки, но ядро перелетело.

– Коли вы такие трусы, мы вас до самой Варшавы гнать будем! – кричал запорожец. – Вот уж потешимся над вашими панночками, как вы над нашими тешились!

– Взять его! – налился кровью Калиновский.

– Я же звал одного, а вы пятерых послали! Ну, держитесь! – Запорожец повернул коня, но поскакал не вспять, а по дуге. Жолнеры вытянулись в цепочку, и старый воин первым же выстрелом уложил одного, а вторым – другого. На глазах всего польского войска он, как лозу на учении рубят, аккуратно снес головы трем жолнерам. За последним ему пришлось гнаться, он догнал его у самого вала и рассек саблей от плеча и до седла. Жолнеры дали залп. Конь запорожца взвился на дыбы, рухнул, придавив седока. Со стороны степи с криками «алла!», сотрясая землю топотом, шла орда.

Запорожец радостно закричал, выбрался из-под коня, побежал, прихрамывая, к своим.

– Взять его! Живым! – приказал Калиновский.

Запорожца догнали, окружили. Он стоял среди вооруженных людей, разведя пустые руки.

– Нечем мне вас стрелять и резать, да все равно вы все сгниете в этой земле.

Шел между всадниками, глядя через плечо на степь, по которой летела ему на помощь татарская конница. С вала ударили пушки.

В тот же миг запорожец сорвал из седла жолнера, прыгнул на коня, но его схватили и затянули в лагерь.

Допрашивал запорожца сам польный гетман. Допрашивал трижды. Сразу, как взяли в плен, обойдясь мордобоем. Во второй раз – серьезно, на дыбе. В третий раз огнем пытал. Запорожец твердил, как присказку: «Хмель идет с ханом. У хана сто тысяч войска и у Хмеля сто тысяч. А пушек у Хмеля двадцать шесть».

Потоцкому было доложено, что говорит запорожец на допросе, и еще о неистовстве Калиновского: польный гетман изощряется в пытках, кричит на казака и беснуется: «Врешь, сатана! Врешь!» Казак же молит пощадить его за правду.

Потоцкий явился на четвертую пытку, лично придуманную польным гетманом. Казаку после каждого его ответа отрубали один палец на руке или на ноге и прижигали рану огнем.

– А, коронный! – Запорожца окатили водой, и он в очередной раз очнулся от забытья. – Лют у тебя польный.

– Сколько у Хмельницкого войска? – прохрипел Калиновский сорванным голосом.

– А нисколько у него нет. – Казак закрыл глаза, и на него снова опрокинули ушат воды. – Нисколько, говорю, нет. Ты же это хочешь от меня услышать, душегуб вонючий. И Хмеля нет, а только вы оба тут, на этой горе, сгниете. Со мною рядом.

– Руби! – Калиновский толкнул палача к казаку.

– Прекратить! – раздался голос коронного гетмана. – Скажи мне, сколько у Хмельницкого войска, сколько войска у хана? Сколько у них пушек, и я прекращу твои муки.

– Нет хана, и Хмельницкого нет, – ответил казак. – А пушек двадцать шесть. А казаков сто тысяч и сверх того не считаны.

Потоцкий посмотрел на распластанное окровавленное тело и тихо сказал палачам:

– Отрубите ему голову.

Запорожец потянул в себя воздух, чтоб вдохнуть последний раз во всю грудь, и грудь, наполненная кровью, забулькала, заклокотала, но воздух прорвался-таки к легким, остудил их огонь, и сказал казак самому себе: