Золото Плевны

Иван Матвеевич задрал чуть выше стволы и выпустил все оставшиеся пули в барабане над головой рыжего гвардейца. Доска над головой корнета разлетелась в мелкие щепы. Граф стрелял до тех пор, пока курок не защелкал в холостую. С секунду они смотрели друг на друга, потом гусар отшатнулся, сделал шаг назад, споткнулся, и растерянно опустился на пятую точку.

— Не люблю рыжих, — пробормотал Иван Матвеевич, отводя глаза, револьверы выскользнули из ладоней, падая на пол, покрытого старыми опилками и сечкой.

Прошло еще несколько томительных минут в полной тишине. Прежде, чем обер–офицер выкрикнул:

— Господа! Все ли закончили стрельбу?

Ему ответили разрознено, но кажется, старшего офицера удовлетворили ответы.

— Тогда объявляю игру законченной! Кто ближе к воротам, господа? Сделайте милость, откройте ворота.

Граф посмотрел по сторонам, даже не понимая в какой стороне находятся створки и в какой стороне он, по отношению к ним. Расстояние казалось приличным, Иван принялся садиться, упираясь спиной в разбитую бочку. Совсем рядом скрипнули ворота, и створки стали расходиться в разные стороны. Поручик сощурился от, как ему показалось яркого света, давая глазам привыкнуть.

Первое что он увидел, это корнета–драматурга, лежащего в луже собственной крови. От неожиданности граф вздрогнул и начал подниматься. Герман Афанасьевич смотрел в его сторону остекленевшими глазами и на его лице навсегда застыло легкое удивление. Иван Матвеевич дернулся было вперед, но его опередили и несколько гусаров, подхватив корнета, понесли его на улицу. Граф молча проводил процессию. Потом пропустил еще пару человек. Старика обер–офицера, который поддерживал раненого, прыгающего на одной ноге.

В конюшне больше никого не осталось. В помещение вошли вахмистр с юнкером и пустым ящиком под револьверы. В полной тишине, они остановились и разошлись в стороны, давая выйти на свет Ивану. На пороге он замер, почувствовав внезапную слабость, остановился и ухватился рукой за врытое в землю бревно.

Снег заскрипел. Кто–то к нему стремительно приближался. Граф отвел взгляд от кровавых натоптанных следов и посмотрел прямо перед собой.

Казак. Кто же еще.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом пластун спросил:

— Не ранен?

Иван Матвеевич мотнул отрицательно головой и начал заваливаться.

— Лекаря! Где, ты черт рыжий?! — Казак резко распрямился, ища взглядом ночного собутыльника.

— Здесь! — Доктор дыхнул перегаром и засуетился. Вдвоем они усадили поручика на снег. Тот прижался спиной к столбу. Доктор провел быстрый осмотр, удовлетворенно хмыкнул, распрямляясь.

— Цел, поручик. На–ка дыхни, — сказал он и сунул под нос открытую банку соли. — Жить будет. Я к следующему, господа. Двое раненых, один убитый. Жаль драматурга, — уже на ходу сказал он, оборачиваясь, — так драму и не написал! Не успел, голубчик. А планы то строил, планы!!!

— Ну, как ты? — тревожно спросил казак. Граф поднял голову. Кивнул.

— Мне легче, Николай Иванович. Легче! Словно отпустило что–то.

— Легче? — усомнился пластун, решив, что не расслышал, а поручик просто бредит.

— Легче. — Кивнул головой граф и поник. — И Малика, кажется, ушла навсегда.

_________________________________________________________________________________________________

*сау бул — прощание, счастливого пути

17.1

Две телеги и два десятка донских казаков ждали за взгорком. План был не хитрый. К восходу занять исходные позиции. Когда муэдзины созовут правоверных на молитву, два эскадрона гусар ударят по тылам османов. Не ввязываясь в серьёзную рубку, главное по возможности, разогнать кавалерийские табуны. После этого, плавно не сбавляя галопа, поворачивают и ведут преследователей на спрятанный в балочке ещё один эскадрон.

После поднявшейся стрельбы наши телеги разгоняются в сторону самой крайней с левой стороны турецкой заставы, стерегущую левую тропу к Шипке. Столетовцы ни разу не атаковали отсюда и я надеялся, что на турецкое разгильдяйство. Воины любой армии, за полгода спокойной жизни, невольно расслабляются, а уж нападения с тыла совсем не ожидают. Захватить эту заставу нам не нужно, требуется только провести фуры через неё, и, желательно без потерь.

Ящики с патронами и несколько бочонков пороха, были плотно укрыты турецкими шинелями с завернутыми в них турецкими сапогами, мешками с мукой и ячменём и овсом. Случайной пули можно было не бояться. Три охотника из молодых казаков согласились идти с нами. Двое на одной фуре и один вместе с Суздалевым. Я должен был изображать турецкого верхового офицера.