Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

— Что вы, что вы. Какое там побить. Это вам показалось, — замахал руками отец Порфирий. — Они у нас смиренные, — он замолчал. Пауза длилась долго. Казалось, Успенский вовсе забыл о своем госте. Но вот его лицо преобразилось.

— Вы знаете, — задумчиво произнес он, — в тот момент, когда я с вами встретился, со мной что-то произошло. Я будто почувствовал, такое со мной было в жизни, когда я проходил мимо знакомых мне людей, похожих на вас. Какой-то неуловимый аромат времени коснулся меня: с пылью, смехом ребятишек, запахом свежих лепестков березок и звуком проезжающего тарантаса. И я невольно обернулся вам вслед.

Позже, приступив к деловой части встречи, они не раз отвлекались на воспоминания и с трудом возвращали разговор в нужное русло.

— Вот уж никогда бы не подумал, что спустя почти пятьдесят лет мне придется вновь просить помощи Травина, — покачал головой Успенский. — Вы и представить себе не можете, дорогой мой Алеша, как вы меня выручите, если очистите иконы, привезенные мною с Востока.

— Постараюсь, — скромно ответил Алексей Иванович. — Но у меня… он замялся, — у меня к вам тоже просьба будет.

— Я весь внимание, говорите, — Порфирий, словно ученик гимназии, сложил перед собой руки на столе.

— Хотел бы знать судьбу рисунка моего, — с расстановкой начал Травин. — Видите ли, сдается мне, дом когда-то принадлежал одному из моих родственников, а вот кому, я бы и хотел выяснить, узнав от вас. Известно мне, первые покупатели, для кого я рисовал дом, его не приобрели. Он достался кому-то другому. Вы, должно быть, знаете кому.

— Отчего же не помочь по старой дружбе, — улыбнулся Успенский. — Дай памяти, новым заказчиком на приобретение дома в Галиче была придворная дама Мария Петровна Травина. Я кое-что о ней знаю — Мария Петровна была покровительницей ученого и писателя Андрея Тимофеевича Болотова, преинтереснейшей, разносторонней личности. Но вас писатель, как я вижу, не интересует. Да и сама Травина тоже.

— Вы правы, ваше святейшество, — кивнул Алексей Иванович. — Я ищу в этом деле мужской след по линии Травиных.

— Если поможет моя догадка, то вам придется дополнительно проверять, — задумчиво сказал Успенский. — Я ведь из истории знал про одного Травина, игумена Серапиона. Так вот, его правнук или праправнук был родственником той самой Марии Петровны Травиной.

— Праправнук! — чуть было не крикнул Алексей Иванович.

— Ну, видите, вы и сами много знаете, — усмехнулся священник.

— Не много, — махнул рукой художник. — Мне один человек рассказывал о помещике Каширского уезда Федоре Игнатьевиче Травине, якобы приходившемся правнуком игумену Серапиону.

— Вот вместе и решили задачку, — тряхнул головой Порфирий. — А там, глядишь, дальше сами со своей родней разберетесь. Только не забредайте в дебри — не ищите покупателя дома через родственников игумена Серапиона. — он задумался, погладил бороду. — Хорошим делом занимаетесь, Алексей Иванович, хорошим. Ведь у нас только цари да вельможи из князей, графов, баронов за своими родословными следят. А что до простого народа, то я что-то и не припомню, кто бы таким делом занимался.

Слова благодарности, сказанные священником, прозвучали неожиданно и ударили больно. Травин сделал вздох и, едва не задохнувшись воздухом, закашлялся. От шеи к щекам пополз жар, опасаясь, что Порфирий увидит, как краснеют щеки, Алексей Иванович быстро закрылся ладонями.

Все это не ускользнуло от глаз Успенского. Но он по-своему понял стеснение собеседника. Улыбнулся, — да будет вам. Не подвиг и совершили. А за дело благое — спасибо. Россия наша всегда была сильная крепкими корнями. И помнить о них мы обязаны. Ну да что я… — махнул он рукой и направился к столу.

* * *

Когда же он вернулся, увидел Травина возле дверей. Художник стоял, опустив голову, тупо глядя себе под ноги.

— Вы куда, Алексей Иванович, засобирались, — удивленно заморгал он. — Или я сам чего напутал?

— Засобирался, — буркнул Травин, все еще не поднимая головы.

— Не припомню, чтобы об этом разговор был, — архимандрит пожал плечами.

— Стыдно стало, вот и хотел уйти, чтобы не срамиться боле, — художник поднял голову и печально посмотрел в глаза Порфирию.

Успенский заметил болезненную бледность на лице Травина. Глаза его, в первые минуты встречи блестящие искорками радости, внутренней жизненной энергии, вдруг стали тусклыми, бесцветными. Порфирий видел, как большой желвак ходил под скулой вверх и вниз, будто желая вырваться наружу. И сам Алексей сжался в комок, словно меньше ростом стал.