Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

— Скромно живем, — сказал Порфирий, окидывая продолжительным взглядом квартиру. — Я ведь грешным делом думал, что художники у нас народ богатый.

— Несправедливости много — отсюда и бедность, — кивнул головой Травин.

— Он по судам да по разным инстанциям с прошениями больше времени теряет, чем на картины, — проговорила Татьяна, присаживаясь к самовару.

— С самой главной несправедливостью, крепостным правом, наконец-то расправляемся. Если и дальше дело так пойдет, порядок и законность в империи восторжествуют, — с некоторой пышностью сказал архимандрит.

Хлопнула дверь. Чуть склонив голову набок, словно извиняясь, к столу прошел Иван.

— Где же ты был, когда его преосвященство приехали? — Травин строго взглянул на сына.

— Как вы мне, папаня, сказали, так и поступил — ждал в мастерской, — переминаясь с ноги на ногу, ответил тот.

— Вот неваровый! — усмехнулся отец. — Надо было у дверей встречать и к себе приглашать, — он посмотрел на священника. — У Ивана на первом этаже мастерская. Я вам говорил, он живописует в византийской манере.

— Ничего, ничего, — потряс головой Успенский. — Чаю попьем, поговорим и опустимся к Ивану. А пока пусть к нам присаживается.

Архимандрит Успенский слыл человеком интересным. Знания его были поистине энциклопедические, наряду с церковной историей, палеографией, дипломатикой и археографией он увлекался всем, что так или иначе связывалось с церковной живописью. Собранные материалы по искусству занимали в его архиве десятки картонных ящиков, а рукописные и печатные источники для изучения живописи насчитывали многие сотни листов.

Порфирий рассказывал, как разыскал он в одной из афонских библиотек, а затем перевел на русский язык и опубликовал знаменитую Ерминию Дионисия Фурноаграфиота, где греческим художником начала XVIII века были изложены подробнейшие иконографические и технические наставления, которые дают яркую картину поствизантийского иконописного ремесла. Им были собраны и напечатаны другие, мене известные источники того же содержания и начато коллекционирование образцов греческой миниатюры и станковой живописи.

Разговор за столом постепенно перешел к иконам, привезенным Успенским с Синая. Особо из них он выделял четыре, которые уже были очищены Травиным: «Мученик с мученицей», «Богородица с младенцем», «Ив. Предтеча» и «Святые Сергий и Вакх». Их он считал самыми древними.

— Откуда, где писаны они и когда? — спрашивал он, поглядывая поочередно на Алексея, Татьяну и Ивана и, пошевелив губами, отвечал: — Я считаю, что писаны были на закате существования Византийской империи. В особой технике их выполнили в Константинополе тамошние художники. Энкаустика, то есть восковая смесь с красками на досках, «воскалитные писания», когда живопись обрабатывается огнем, — все это сохранилось.

В ту давнюю пору черты лика на иконе должны были являться следствием чуда. И нет сомнений, что они написаны в VII–VIII веках. Тепло и изящество, реализм античности, живость письма еще присутствуют, но уже прощаются перед наступившей суровостью средневековья, иных живописных манер и тянется к святости обыкновенность жизни.

Порфирий вдруг замолчал, потянулся к чашке. Заметив его движение, на помощь пришла Татьяна, быстро наполнив чашку, подвинула ее священнику. Он улыбнулся, кивнул головой. Хотел что-то сказать, но сделав глоток, другой продолжил:

— Иконы уцелели чудесным образом. В В изантии начались времена иконоборчества, и почти все образа были уничтожены. Эти сохранились благодаря мудрым богомольцам, унесшим их в далекий Синайский монастырь. Человеческие черты святых, сохраненные памятью веков, их глаза, с остановившимся взглядом на нас, кажутся знакомыми, хоть и только открывшимися. Следствием такого чуда, как я думаю, становится их человечность. В этом и есть святость. Так было — и бывает только в великих произведениях искусства. Эти иконы из их числа. И я еще раз говорю слова благодарности вам, Алексей Иванович, что своим открытием помогли мне вернуть для мира такие чудесные образы искусства.

— Вам в первую очередь спасибо, что спасли иконы византийские от забвения и гибели, — покачал головой Травин. — Если бы не вы, лежать им и поныне вместе с другими поломанными досками в том монастыре.

— Как это интересно, — словно выйдя из забытья, воскликнула Татьяна. Посмотрела пристально на священника и, смущаясь, спросила: — Вы бы не могли еще что-нибудь про эти иконы сказать?