Золото сечи [СИ]

Игнат хлопнул ладонью по столу так звонко, что проснулась и заплакала дочь, спавшая в плетёной из лозы люльке, подвешенной к потолку.

— Хватит об этом! Один раз тебе говорю, а ты запоминай. Заговорено то богатство. Аж на 200 лет. У нас говорят: "Не будите зарытого лиха". Не будет добра тому, кто его взять захочет. И посторонним тот заговор не снять — на кровь я его поставил. Сын мой, или внук сможет. Потому и дожить хочу, чтоб им передать.

— Как скажешь, — смиренно ответила Дарья.

Больше к этому разговору они не возвращались. Через два года после первенца Дарья родила вторую дочь.

— Вот уж характер, — ворчал на жену Игнат. — Даже мой характер перебила, одни девки рождаются.

Сына им бог так и не дал. А внуков Игнат дождался — погодков, двоюродных между собой: Пахома и Никифора. Только тайну свою им передать не успел. Ушёл в мир иной тихо и спокойно. Ясным весенним днём лёг отдохнуть на кровать под старым абрикосовым деревом возле печи-горнушки во дворе, уснул, и больше не проснулся. Снилось ему, как он, молодой запорожский казак Игнат Сирко, ловит вылетевший рой на зимнике у крёстного, только не с турчанкой, а с Дарьей. А пчёлы жужжат, клубятся… Снился и Дмитро Неваляха. Совсем обычный, живой и не раненый, он готовил плов на горнушке рядом. Игнат хотел его спросить, как это может быть, он ведь видел, что Неваляха умер… Но так и не решился спросить. Он просто перестал отличать сон от яви. Пахом и Никифор к тому времени даже подростковую инициацию[31] в казаки не прошли, совсем малы ещё были.

Помня слова мужа про заговор, Дарья хранила тайну клада до самой старости. Лишь когда инсульт уложил её в постель, и она ясно поняла, что скоро встретится с Игнатом, решилась рассказать о спрятанной казне внукам. В ту ночь ей приснился Игнат. Молодой и зрячий, каким Дарья никогда его не видела. В белой сорочке и синих шароварах с широким красным поясом, он смотрел на неё, и улыбался. "Пора", — поняла она.

Утром Дарья попросила присматривающую за ней невестку — жену

Никифора — позвать внуков, и рассказала им всё, что знала. Её любимица, шустрая правнучка с редким для этих мест именем Лада, играла в это время рядом — спрятавшись под большим столом, укладывала там спать своих тряпичных кукол. Когда её отец со своим двоюродным братом вышел из комнаты, Ладка прошмыгнула следом.

— Пап! — позвала она. — Ты мне сделаешь для куклы кровать?

— Ещё одну? — отец ласково потрепал её по голове. — Сделаю, конечно. Потом. Беги, играй!

— Бредит старушка, — сказал брату Пахом.

— Да, — поддержал тот. — Мне чин есаула обещан. И что мне теперь, бросить службу и ехать степь копать? Искать непонятно что, непонятно где…

— А я протоиереем скоро стану, новый приход обещают…

Мужчины вышли из дома, а Лада вернулась в комнату, подбежала к кровати, обняла Дарью за шею…

— Ба, ты не волнуйся! Я вырасту и эти денежки, что ты говорила, найду.

— Эх, Ладушка… — прослезилась Дарья.

Соловецкий монастырь, сентябрь 1856 г.

Шестеро узников монастырской тюрьмы, в одеянии из такого же чёрного сукна, что и ряса руководившего ими пожилого монаха, снесли плиту серого отполированного гранита с пригорка, и остановились у осевшего от времени могильного холма, обложенного вокруг диким камнем. Ветер с моря сюда не доходил, разбиваясь о толстую стену Преображенского собора, однако от холода это спасало не сильно. От большой влажности и пота одежда заключённых стала похожа на пропитанную водой губку и почти не удерживала тепло.

— На камни аккуратно кладите! — распорядился монах.

— Бух! — глухо ударился гранит о дикий камень.

Узники выпрямились, сняли шапки и перекрестились. Монах тихо прочёл молитву.

На плите было высечено: "Здесь погребено тело в Бозе почившего кошевого бывшей некогда Запорожской грозной Сечи казаков атамана Петра Калнышевского, сосланного в сию обитель по Высочайшему повелению в 1776 году на смирение. Он в 1801 году, по Высочайшему же повелению, снова был освобождён, но уже сам не пожелал оставить обитель, в коей обрёл душевное спокойствие смиренного христианина, искренне познавшего свои вины. Скончался 1803 года, октября 31 дня, в субботу, 112 лет от роду, смертью благочестивою, доброю".

Глава 3. Где золото, там и змеи

Донецкий Кряж, Таганрогский округ Области Войска Донского, май 1888 г.

Острый Бугор. Фантастический, пьянящий аромат разнотравья дикой степи. Время — около полудня. Жара — градусов за тридцать. Это в конце мая. А что же ждёт в июле?! Макар — жилистый загорелый мужчина лет тридцати, в просторных серых штанах, посеревшей от пота парусиновой рубахе с обрезанными рукавами и выгоревшей до белизны бандане на голове — роет яму.