Золото смерти

Ножичком, ножичком острым
Продырявь кожицу и встань
Рано утром. — и рост твой
Уменьшится. Герань
На окне побелеет.

Ножичком, ножичком острым

Медленно пробуравь
Кожицу и рост твой
Уменьшится. Лампу заправь.
Герань зазеленеет.

Ножичком, ножичком острым

Пробуравь кровь, жир, кость.
Мускул, — и рост твой
Уменьшится. Придет гость
Непрошеный. Герань омертвеет.

1914

«К растаявшему золоту свечей…»

К растаявшему золоту свечей
Приникла нежно голова седая.
Но все равно, теперь — падеж какой,
Погода на дворе какая.

Вот жалкий день, вот отрывной листок.

Мне все равно, куда теперь он ляжет,
И, как душа, пылающий Восток —
Мне ничего уже не скажет.

1914

«Мертвых веток треск…»

Мертвых веток треск,
Птицы тяжелый крик.
Молнии белый блеск,
Ангела белого лик.

Как все знакомо мне,

И как все странно блестит.
Видишь — в Божьем огне
Тело мое не горит.

Я до конца изучил

Сладость изъязвленных минут
Ты видишь — Его лучи
К лицу моему не идут.

1915

«Блаженный рот — он заперт на замок…»

Блаженный рот — он заперт на замок,
А ключ затерян средь песков Сахары.
Вот солнце льет бичующий поток
На лес, на поле, на гнилые нары.

О, как мне жить? Как мыслить? Как дышать?

Как может сердце действовать и биться.
Ты видишь — лишь высчитывать, да лгать…
Да в жалкие слова могу рядиться.

О, если б ад, как есть, существовал

С наивною жаровней и крючками.
С какой бы сладкой болью целовал
Вот это очищающее пламя.

Пустыни нет. И все народ, народ.

Все шкурки, шляпки, зонтики и перья.
Вот мертвая пустыня — мертвый рот
Вот мертвая пустыня — мертвый берег.

1914

«Придави дверью скрипучей…»

Придави дверью скрипучей
Нежную руку синюю.
Ах! Как легко, свежо.
Завистью ползучей
Обрисуйте линию
Затруби(те) в рожок.

И когда раскроются

Лица (от счастья) всех,
Радующихся всему —
Улыбкой злобной месяца
Покрой их дряблый грех
Без похвалы, без мук.

1913

«Вы первый раз (на Вы я перешел…»

А.Б.

Вы первый раз (на Вы я перешел
С тех пор, как друг скончался) мне открыли.
Что хорошо и что не хорошо.
Я помню рукомойник (руки в мыле),
А Вы стояли рядом и шутили.

Теперь смешно, пожалуй, но тогда…

Я верил в то, что в спиритизме Вашем
Моря, народы, сны и города.
Вы были содержательней и старше,
А я был глупеньким, и отношенья наши

Изобразил бы так я: вера и любовь.

Кто верил, кто любил — не понимаю —
Но вот бумага и на ней та кровь,
Которую с такой любовью вспоминаю,
Которая гниет (но с ней я встречусь вновь!)

19**

«О, коченей, коченей, коченей…»