Золото собирается крупицами

Хисматулла старался забыть Нафису, не думать и, чтобы ничто не напоминало ему о ней, из-за нее даже редко навещал родную мать. С тех пор как он поселился на прииске, все в Сакмаеве казалось ему чужим и далеким…

Однако стоило ему забежать в деревню, как ноги сами несли его к дому Хайретдиновых – лишь бы одним глазком поглядеть на любимую.

Но Фатхия не пускала его на порог, гнала прочь и бормотала, что дочь ее законная жена Хажисултана-бая и он не должен порочить ее доброе имя и являться вот так непрошено в их дом.

Вот и сегодня, едва Хисматулла показался во дворе, как Фатхия, которой Зульфия шепнула о его приходе, выскочила на крыльцо и, опираясь на суковатую палку, стояла в дверях, поводя седой и маленькой, как у беркута, головой.

– Опять явился, нечистый?.. Нечего тут тебе делать, иди отсюда. Забудь, как открываются наши ворота!.. Не хочет тебя видеть Нафиса… Не до тебя ей!

Он пытался уговорить злую женщину, говорил тихо и просительно, точно вымаливал, как голодный, кусок хлеба, но старуха была сурова и непреклонна.

Вздохнув, Хисматулла поплелся домой, чувствуя себя усталым и больным…

Мать с утра выглядывала сына на дороге, и, когда увидела, так нежно озарилось улыбкой ее сморщенное, смуглое, как кожура спелого грецкого ореха, лицо, что у Хисматуллы что-то дрогнуло внутри, и он, как в детстве, припал к матери, бережно поддерживая обеими руками ее худенькие плечи.

– Сынок, ты небось голодный? – отстраняясь, спросила Сайдеямал. – Вот тут у меня…

– Нет, нет, потом, – сказал Хисматулла, ласково гладя ее набухшие, скрюченные от стирки пальцы. – Не хочу я, чтобы ты из-за меня опять уставала… Погоди, скоро мы лучше жить станем, потерпи…

На глазах Сайдеямал появились слезы:

– Ладно, сынок, ладно…

– Я правду говорю, – поднял голову Хисматулла. – Будет и на нашей улице праздник, вот увидишь! Хоть в старости будешь счастливой….

– Что ты, сынок, где уже нам о счастье думать? Есть скатерть, а на ней кусок хлеба, и то го довольно! Что человеку суждено аллахом, то и будет, никто никогда от своей судьбы уйти не мог… Бай рождается баем, а бедняк – бедняком, а если к кому и пристанет чужое добро, от него только одни несчастья…

– Это неправда, эсей! – горячо возразил Хисматулла. – Так баи и помещики нарочно говорят, чтобы нас опутать!

– Да зачем баю нас опутывать, сынок?

– Чтобы мы на них работали!

Сайдеямал медленно и недоверчиво покачала головой:

– Слышала я уже все это… Вот и товарищам своим, что теперь к тебе по вечерам ходят, ты тоже самое говоришь, а я так думаю, что это все не твои слова…

– Не мои? А чьи же?

– Того неверного, что с тобой на прииске работает! Так и мулла мне говорил…

– Правда, мама, одна, ее из чужих слов не составишь!

– Может, оно и верно, сынок, делай, что хочешь, я в твои дела вмешиваться не хочу… Толь ко все-таки поменьше бы ты был с тем неверным, хоть ты и говоришь, что он человек хороший, грамоте тебя учит, а все какой бы ни был – не нашей он веры, сынок…

– Только две веры у людей бывает, эсей, две самые главные, – одни верят в то, что нужно быть хорошим человеком, а другие – в то, что можно прожить и жуликом, и бесчестным…

– Боюсь я за тебя, – опять покачала голо вой мать. – Наживешь ты себе врагов с такими мыслями, и отнимут у меня моего младшенького сыночка, последыша… – Она положила голову сына перед собой на подушку и стала разглаживать его волосы, расправляя короткие рыжеватые завитки.

Они долго сидели молча. Звенел за чувалом сверчок, скреблись под нарами мыши.

– Ты бы поел да ложился – устал ведь… – сказала Сайдеямал, глядя на худое лицо с резко обозначившимися скулами, на едва заметные, только начавшие расти усы и бороду, пробивавшиеся светлым рыжеватым пушком над губой и на подбородке.

– Чуть не забыл! – Хисматулла хлопнул себя ладонью по лбу и вскочил. – Мне же еще в одно место зайти надо!..

«Не буду спрашивать его, куда он идет, – решила про себя Сайдеямал. – Зачем беспокоить пустяками? Захочет – сам скажет… Хорошо бы, сходил к Гульямал, она женщина хорошая, да и я к ней привыкла… И сама к нему тянется, и не чужая, жалко родную на сторону отпускать, – старушка еще раз оглядела сына, его помятую, в глине, одежду, ввалившиеся глаза. – Женился бы, вот и пошло бы все хорошо, и не болтался бы где попало.»

– Ты чего? – заметив, как пристально смотрит на него мать, спросил Хисматулла.

– Я? Да все мои мысли, сынок, у тебя как на ладони, – уклонилась от прямого ответа Сайдеямал. – А как там с твоей работой? Мне вчера сказали, обвал был, два человека погибли… И еще говорят, у вас там драки часто у кабака, могут и убить!

– Что ты, мама! – Хисматулла сделал удив ленное лицо. Он не хотел беспокоить мать. – Все хорошо, ничего такого не было!

– Слава аллаху! – облегченно вздохнула Сайдеямал. – А здесь, на зимовье, чего только не брешут! Говорят, людская молва в гроб загонит и гвоздями заколотит…

Едва Хисматулла вышел на улицу, как от завалинки поднялись две темные тени.

– Вы, ребята? – негромко спросил Хисматулла. – Айда отойдем немного подальше!